– Муж не научил тебя не лгать? – пытаясь посмеяться, говорит Хозяин Монастыря, но голос выдаёт – выдаёт! – неконтролируемые вибрации.
– Муж научил бы меня большему, не вмешайся один обиженный мальчишка…
И обиженный мальчикша, вобрав всю силу и по крупицам восстановив коктейль спокойствия и равнодушия, спокойно и равнодушно перебивает:
– Оставь свои личные обиды, новоиспечённая богиня, и ответь по существу. Что случилось? Твоя злость имеет основания?
Имела ли моя злость основания?
– Ты спрашиваешь, – говорю я и пытаюсь преодолеть желание вспороть мужское брюхо ножом для конвертов. – Ты ещё и спрашиваешь…О, Ян, будь у меня возможность пустить в твою голову пулю – я бы воспользовалась ею. Я бы, – поднимаюсь и шагаю навстречу, напираю над креслом и едва не врезаюсь в лицо, нависаю, отталкиваю, гипнотизирую: – Месть не приносит спокойствие душе, но она приносит справедливость в мир. Ты так не считаешь? Сначала мне хотелось – знаешь, стало так больно – окропить земли Солнца собой, – и я коснулась собственного виска – парой щелчков, – вот только пуль не осталось, ни одной.
– Что ты такое говоришь, – дрожит Хозяин Монастыря.
– Он уже боли не чувствовал, а меня оставил с нею. Нечестно, но вины его в том нет. Виноват ты. Ты его убил.
– Я не мог.
– Твои люди это сделали. Кровь на твоих руках, они признались.
– Нет, – отталкивает Ян и отталкивает меня, поднимается и шагает по кабинету. – Просто скажи, что ты лгунья, пытающаяся выжить меня из ума. Просто скажи…Он тебя отправил, да? Свести с ума и вернуться в резиденцию. Да?
– Его уход что-то значит для тебя?
– Я не давал указаний, – спорит Хозяин Монастыря. – Даже не думал. Очнись, Луна. Никогда бы, – поспешно оправдывается, как вдруг хватается за голову и кричит. Резко, быстро, остро. Просто крик. Переводит дыхание и выпускает пар вновь: кричит. Рёв заставляет стены кабинета пошатнуться, а окружающую тишь стать ещё более замкнутой.
Мне доводилось слышать женские крики: вопли, стенания, рыдания, плач. И никогда ещё – мужские. Пугающий гул, что разрезает грудную клетку; хочется провалиться, сбежать, исчезнуть.
– Стало легче? – спрашиваю у остановившегося.
Мы были не на равных: я пребывала с мыслью, что Гелиоса больше нет, несколько дней, он же – несколько секунд. А потому я и только смела препарировать его нутро. Ко мне осознание уже пришло, к нему же наведается позже.
– Кто посмел? – режет Хозяин Монастыря. – Кто это сделал?
– Щенок, что однажды привёз меня к тебе. Хвалившийся знатным папочкой и называющий себя «правой лапой Босса».
– Лука?! И где он?
Мужчина рычит, подготавливая упомянутому мщение и казнь.
– Не с нами.
Острый взгляд велит продолжать.
– Думаю, ты простишь эту потерю и себе, и мне.
Берёт за плечи и злостно сжимает.
– Ты убила его, Луна?
– А что ещё оставалось? Застрелила. Пока он полз под платье жены на глазах у раненного мужа.
Несколько дней пути позволили перегнать эту мысль множество раз; я так часто проигрывала её, что в итоге свыклась. Осталось лишь гнусное послевкусие. Тысяча несказанных слов и столько же не совершённых поцелуев саднили по горлу и губам.
– Надеюсь, ты пересмотришь прислуживающих тебе?
– Как ты можешь об этом думать? – причитает мужчина. – Как ты можешь об этом говорить?
– И Гумбельт письма твои не сжёг. Ни одно из. И все их я прочитала. Как и прочитала ответы. Я всё знаю, Ян. Зачем ты так? Зачем ты убил его?
И вдруг – что я вижу? – он плачет. Сползает на пол, словно бы растекается по нему, а глаза наливаются и пускают излишки влаги.
– Не может быть, – выдыхает Ян и прибивает себя кулаком по лбу. – Нет-нет-нет-нет-нет…Не может быть. Гелиос…
Я хочу верить, что раскаяние его истинно, но намеренно отказываюсь это делать, дабы окропить виноватого желчью произошедшего. И призвать к ответу за мужа.
– Змея! – вдруг восклицает Ян и показывает на меня. Он весь – то неожиданно – в слезах. Не думалось мне, будто Боги плачут. – Ты – змея! Ты, Луна, привела к тому! Ты! Погубила…
И он объясняется на старом наречии, что я забралась в сад и подразнила, а затем надкусила яблоко и выплюнула его.
– А ты поддался слабости и натравил борзых на дом Солнца, – плююсь в ответ.
– Я был слеп!
– И есть сейчас! И будешь, и таковым уйдёшь из мира. Это я тебе обещаю. Это я тебе пророчу.
– Меня ты тоже гонишь из него? Чего ты добиваешься, Луна? – выкрикивает Ян и смахивает с лица только что мной виданное, резво поднимается и наступает.
Мы становимся по разные стороны его рабочего стола. Только я со стороны – кресла и управляющего, а он – послушно высказывающегося.
– Чего добивался ты, Ян? И чего добился?
Я лишь хотела, чтобы мантра «я счастливая» была истиной, а не жалким призывом. Я была счастливой. Почему не понимала этого в моменте? Почему не осознавала, а принимала должным?
– Сначала ты забрал меня у моей семьи, – объясняюсь я, – затем у моего супруга. Ты отнял у меня сестёр, самого себя и следом мужа. Чего Ты добивался?
Я выпаливаю то резко и грубо и в ту же секунду кабинетные двери распахиваются. Очередная сладкоголосая девочка рассыпается в извинениях и просьбах: она не хотела мешать разговорам господ, однако неупомянутой послушнице требовался взор Отца. Что это всё, черт возьми, значило? Ян ругается и проклинает всех послушниц до единой, сгребает со стола бумаги и стаканы и швыряет их на пол. Настойчивая девочка молит прислушаться и взглянуть. В её ноги прилетает бутыль: вино окропляет телесные чулки.
За время моего пребывания в Монастыре Хозяина никогда не вызывали обыкновенные послушницы. До чего опустился этот человек? К чему пришёл?
Он рвётся за сладкоголосой, а я по привычке «следовать за Гелиосом» устремляюсь хвостом. Моё присутствие подле отцовских плеч удивляет присутствующих в комнате дев. А нас удивляет поведение одной из них.
Сибирия.
Сидит у стены, свернувшись в ком, и, глядя на решётку окна, руками показывает молитвы. Ян велит остановиться – женщина даже не смотрит. Тогда Ян злобно скалится и размыкает соединённые ладони, на что Сибирия складывает их обратно. Ни на кого из присутствующих внимание своё она не обращает. Я зову женщину по имени – оказывается глуха. Как и к Хозяину Монастыря, так и к окружающим её девочкам. Ян припадает на колени и в кулаке сжимает челюсти обезумевшей. Он поворачивает её на себя, но пустые глаза проходят сквозь. Я наблюдаю, как треснутые губы нашёптывают о чём-то. Сибирии с нами – что очевидно – больше нет.
– В лазарет её, – хмыкает Ян и быстро смотрит на меня. – А тебя к священнику.
