– Это будет смертельно для обеих сторон, – предупреждаю я.
И склоняюсь к беспомощному (который беспомощен только сегодня, а на следующий день может явиться предателем и направить на эмоциональную плаху), беру его за подбородок и заглядываю в глаза. Всё это допущено из-за его единожды дрогнувшего голоса в беседе со мной, когда я почувствовала, что могу требовать больше и вести себя иначе, нежели иные послушницы, и он то не пресёк. Не пресёк и с крохотного зерна пожимал в хаосе разросшиеся поля жёстких колосьев. И сейчас, вняв прикосновению, он благоговеет и тянется к рукам.
– Знаешь, что самое печальное? – говорю я. – Ты бы не ощутил вкуса этого прикосновения (не уловил его значимости), если бы не заставил нас пройти через всё то, что мы прошли. Лишения вызывают у тебя природный экстаз, и это, милый, беда с головой. А ещё раз посмеешь ударить меня – даже косвенно, толкнув, – предупреждаю следом. – Однажды вернёшься в кабинет и увидишь, как я болтаюсь на лампе над твоим любимым столом и разрезаю воздух вот этими туфлями.
Бью каблуком по полу и отторгаю мужчину.
– Нет, – выпаливает он.
– Да, – перебиваю. – Поверь, потому что сделаю я это просто для того, чтобы урок Хозяином Монастыря был усвоен наверняка.
Зовёт безумной и просит оставить в одиночестве.
– Это уже невозможно, – говорю я, однако спальню покидаю.
Бог
Я прибываю в отдалённую от бескрайних полей пантеона деревню. Молоты, когда-то выскабливающие нефть, молчаливы и неподвижны. Запятнанные радугой пруды заставляют живущих там людей преодолевать расстояния до почти иссохшего русла реки. Ни единый стебель не проталкивается сквозь голые скудные поля. Почва несчастна. Почва скулит. Скулят и люди.
Кто из бедствующих здесь людей на плечи свои примет божественную ношу?
Вижу отдалённый от иных дом и ступаю к нему. Встретившая меня на пороге дома женщина спрашивает о намерениях. Я представляю утаенного под мантией младенца. Несогласие с губ вмиг испугавшейся слететь не успевает; я называю ребёнка дарением богов и прошу не гневить упомянутых. Женщина, опасливо протягивая руки навстречу, говорит, что люди, обитающие здесь, верят исключительно в пантеон земной и поклоняются явлениям, а не оболочке.
– Молитесь солнцу, как и прежде, – заверяю я. – Молитесь земле, молитесь небу, молитесь дождю, молитесь земным богам и просите у них благ для того, чтобы явить миру этого ребёнка, ибо однажды он воплотит все ваши мечтания и подарит вам честь и благо.
Женщина спрашивает:
– Как зовут дитя?
– Это ваш ребёнок, – слышит в ответ. – Вам и выбирать имя. Только знайте: она явилась под раскатистой луной во всём её величии и наградила спокойным плачем. Такой ребёнок будет холоден характером и горяч нутром. Выбирайте имя осторожно – оно определит будущее.
Приласкав младенца, женщина улыбается и покачивает его на руках, велит подглядывающей дочери вернуться в постель, после чего обращается ко мне и просит поговорить с мужем.
– Иначе он избавиться от неё, – говорит несчастная. – Скажите ему.
Сумерки обволакивают деревню, однако работающий на умерщвлённом поле мужчина не желает отступать. Завидев незнакомца, хозяин дома настораживается и в руки закладывает инструменты. Спешу успокоить его:
– Моё имя Бог Смерти, и я принёс в ваш дом новую жизнь. Я уважаю вашу веру в земных богов и принимаю неприятие небесного пантеона, однако именно небесные божества избрали вас для важной миссии: взрастить и вскормить дитя, что в будущем даст вам почёт и избавит от нужд.
– Боги красиво говорят, но мало действуют, – отмахивается человек и взятым инструментом подбивает почву. – А что они могут дать сейчас, чтобы моя семья не испустила дух раньше, чем этот ребёнок заговорит?
– Неспешность действий приводит к большим результатам, – улыбаюсь в ответ. – Тем более ваша супруга уже придумала имя.
Мужчина бросает гневный взгляд на вмиг растерявшуюся женщину, что в руках укачивает спокойно дремлющего младенца. То была ложь лишь отчасти. В уме своём имя созрело, но ещё не покинуло рта. Женщина убеждает супруга речами о том, что недавно лишилась ребёнка в утробе и до сей поры горевала – мой визит стал истинно подарком свыше.
– Как имя-то? – небрежно бросает хозяин дома вместо согласия (хотя это оно и есть).
В сердцах – слышу по интонации – ребёнок стал частью семьи.
Женщина поднимает плаксивые глаза и награждает деревню нефтяников именем:
– Луна.
Женщина
– Любое состояние конечно, юная богиня, помните об этом, – говорит Бог Смерти и отступает.
Прощаюсь с гостем, который провёл со мной большую часть утра за беседами в саду, и возвращаюсь в Монастырь. Распахнутая кабинетная дверь являет мне Яна, что сидит за столом над миской и выедает мясистые конечности птиц. Жир стекает по пальцам – зрелище досадное.
– А я думала ты одним коньяком сыт бываешь, – не удерживаюсь от язвы и ступаю к дивану; сажусь. – Сильно скучал?
– Несомненно, – с набитым ртом протягивает Хозяин Монастыря. – От досады решил заесть одиночество перепёлкой.
– То видно.
– Угостишься?
– Жир даже пахнет неприятно.
– Больше мне достанется.
Ян надкусывает бедро и салфеткой сдабривает блестящий подбородок. Я дотягиваюсь до книги с привлекающей обложкой и внимаю скучающим историям на старом наречии.
– А что предпочитаешь ты? – спрашивает мужчина.
– Предпочитаю, чтобы меня не отвлекали от чтения, – говорю я, однако книгу откладываю. – Ты стал душой компании?
– Не кусайся, Луна, – посмеивается Ян. – Бог Солнца кормил тебя не только обещаниями, верно? Ваш водитель в своих письмах указывал, что ты любила пропадать на кухне, а вечером вы встречались за ужином. Сама, значит, готовила?
– Готовила, – спокойно соглашаюсь я, а на всё до этого сказанное закрываю глаза.
– Для меня что-нибудь сделаешь?
Закрываю книгу и осторожно откладываю на крохотный столик у подлокотника.
– Ян?
– Да?
– Ты головой ушибся?
– Не похоже на искренний вопрос, а потому искренний ответ ты не получишь.
– Могу только сказать, что иногда вместо десерта он предпочитал видеть на столе меня.
Покрытая остатками мяса кость летит из мужских рук через весь кабинет. Следом летит миска. Всё это припечатывает дверь, а Хозяин Монастыря восклицает, обязательно ли мне каждый раз портить аппетит.
Ликую, однако с тем же холодом в интонации выдаю:
– Жир плохо счищается. Не боишься за ковры?
– Твои же (равно моим) послушницы вылижут их и до блеска вычистят кабинет, – ругается мужчина и распахивает дверь, устремляясь в коридор.
