– Скажи, Ян, – спрашиваю я, – отчего в пантеоне такая яростная борьба за деньги, если расположенные по периметру Полиса деревни спокойно обходятся без них?
– Потому что деньги, радость моя, есть самовыдуманная и закреплённая единожды величина, которая не несёт смысловой нагрузки и не имеет по факту веса. Валюту может выдумать каждый, потому что люди сами наделяют деньги значимостью и величиной, сами определяют их статусность и престиж. Деньги – перемычка меж оказываемыми услугами, а уж услуги различны в исполнении и качестве.
– И стоит ли гонка в зарабатывании сумм всего, на что мы себя обрекаем?
– В конце ты поймёшь, что нет, но будет уже поздно, поэтому довольствуйся нынешней спешкой.
Мужчина решает закурить сам. Щёлкает замком портсигара и достаёт последнюю оставшуюся спицу, прижигает её и затягивается.
– Я хотел наказать небесный пантеон за их алчность, но в итоге, раскусив игру, понял, ради чего они рискуют. Хотя бы ради возможности наполнить этот портсигар незамедлительно, а вечером пригубить красивую женщину. Для всего на свете нужны деньги.
Цепляюсь за последнее сказанное и улыбаюсь:
– Давно ты не лакал из горла девичьего внимания, а Ману для спуска напряжения нет. Как ты держишься?
– О, издеваться будешь, – смеётся Ян. – Тогда потерпишь новость: интересующая меня женщина оказалась недотрогой и это, между прочим, на территории борделя, ты представляешь?
– Что мешает Хозяину Монастыря? – в спокойствии кусаюсь я. – Купи её сам у себя.
– Эта женщина, вот так стечение обстоятельств, не покупается.
– Знающие себе цену не продаются, да.
– Ты запомнила.
Затягивается и выдыхает, решает вернуться к былой теме. Мужчина говорит:
– Я вижу деньги как узаконенный (в мире беззакония, верно) эквивалент для общения нелюбящих говорить. Этакая искусственно выведенная социумом условность.
– А где эти деньги? Они хотя бы осязаемы?
– Раньше были. Сейчас же – нет.
– То есть вы, боги, рвёте друг друга и хвастаетесь друг перед другом пустым воздухом, ибо в действительности нисколько средств не имеете?
Хозяин Монастыря смеётся и соглашается:
– Если разносить по фактам, то да. И хоть мы и привыкли говорить «деньги», языком деловых бумаг всё, чем можно платить и что можно получать – кредиты. Каждому полученному кредиту находится документальное подтверждение, но его легко лишиться, а потому я предпочитаю старые добрые рыночные отношения.
– Кто сегодня приедет? Любители бесплатного пойла?
– И они тоже. Но больше – будущие спонсоры. Надеюсь, мы заручимся их покровительством и достроим это проклятое юношеское крыло. Тем более спальни требуют обновления и лоска; посетителям приедается смотреть в один и тот же потолок, пока на них прыгают монастырские кошки.
– Почему давно не привозили новых послушниц? Достаточно продать хоть одну вирго.
– Потому что ни одной вирго на близ расположенных землях нет, радость. А если и есть – их утаивают и по пути к конвою статуса лишают.
Начинаю хохотать – в меня врезаются непонимающие глаза.
– И какая на этот раз причина, Луна?
– Ты продал всех девственниц на свете, Хозяин Монастыря? Моё почтение.
– Это не смешно, прекращай.
– Ещё как.
– Хочешь скажу, кто большую часть из них ритуально провёл в мир отношений между мужчинами и женщинами?
В секунду замолкаю и бросаюсь волчьим взглядом.
– Спасибо, Луна, что прекратила смеяться осознанно и самостоятельно. У нас проблемы, а ты потешаешься.
– Радикальные меры были ни к чему.
– К чему.
И Хозяин Монастыря разрывается в кашле, отгоняя от себя дым и мой беспокойный взгляд.
– Чувствую себя дерьмово, – говорит он.
– А когда было иначе? – спрашиваю я, на что мужчина кашляет ещё раз, сплёвывает и рукой обхватывает мои плечи. – Думаю, ты не против дружеских объятий.
Бог
– Ненавижу! – выпаливает женский голос и следом выплывает его обладательница.
Я подрезаю розы. Восклицанию пугаюсь и потому сдираю руки о шипы. Явившаяся девушка бросается ко мне с извинениями: она не знала, что в этой части сада кто-то есть.
– Всё в порядке, – обманываю я и утаиваю руки, за которые незнакомка хочет взяться.
– Я могу помочь тебе?
– Не следует, госпожа, всё в порядке.
Девушка отступает и садится на одинокую скамейку, признаётся, что сбежала и мечтала об уединении.
– Мне оставить вас? – спрашиваю я.
– Что? Нет. Нет, конечно. Я это к тому, что пыталась покинуть компанию лжецов и лицемеров. Ты не похож на представителей упомянутой.
Спрашиваю имени незнакомки.
– Джуна. Из клана Солнца, старшая.
– Рад познакомиться, Джуна.
И называюсь сам.
– Интересное имя. Не здешнее словно бы, далёкое от нашей реальности. Чем ты занимаешься? То есть занимался. До того, как я ворвалась в твоё пространство и нарушила покой.
Девушка рассматривает садовые инструменты.
– Ты работаешь здесь?
– Вроде того, – улыбаюсь я.
– Не слишком ли ты мал для работы?
– А вот это прозвучало обидно.
Джуна смеётся и вместе с тем просит прощения.
– У меня есть сестра, – повествует она, – то есть две сестры. Обе младшие, но младшая, о которой я подумала, выглядит погодкой тебе. Чтоб ты знал – она разбалована и с ложки супа сама хлебнуть не может. Жуть.
– Правда?
– Не то чтобы. Это преувеличение. Я к тому, что ты работаешь, значит, к труду привык. Она привыкла сидеть у брата на шее (в прямом и переносном) и мерить платья.
Интересуюсь: в адрес кого было направлено гневное восклицание, с которым юная богиня влетела к розам на исповедь. Неужели виной лжецы и лицемеры, от которых она сбежала?
– Если бы, – фыркает девушка. – Ненавижу своего тупого братца, чтоб ему пусто было. Эгоист каких свет не видывал. Приволок на этот поганый вечер в этот поганый дом, запретил общаться без его ведома и взгляда, а сам сбагрил пару местных вертихвосток и скрылся в спальнях. Ненавижу!
– Зачем он это сделал? – спрашиваю я.
– Наверное, чтобы наклонить их по очереди. Гад.
Джуна закатывает глаза, затем округляет их и медленно поворачивается ко мне лицом:
– О, прости… – выпаливает она. – Ты ребёнок, а я здесь таким разбрасываюсь. Неловко…
