Вижу, хочет назвать по имени; пресекаю жестом и улыбаюсь:
– То забыто. Отныне – Бог Смерти.
– Парадоксально, что Смерть, вбирающая в себя имена людей и – по преданиям – после того отнимающая жизни не имеет собственного имени. Значит, Джуна из клана Солнца будет первой?
– Нет.
Качаю головой и засматриваюсь красивым женским лицом.
– Нет, Джуна, мне бы не хотелось этого, так не произойдёт.
– У меня дурное предчувствие, – признаётся она, повторяется.
– Если это связано с моим вступлением на должность, я прекращу видеться с тобой. От должности не откажусь, это ясно; что дружба, а что долг? Но для твоего спокойствия на пороге дома не покажусь.
Она принимает сказанное:
– Будь добр. Прости за эти слова, но будь добр, мальчик из сада с розами.
– Ты помнишь.
– Единственное хорошее воспоминание от посещения вечера Бога Жизни. Ты мил ему. Или ей?
– Оно безродно.
– Всё же мил. «И назвавший своё имя Смерти откроется ей», – вдруг цитирует женщина. – «И испивший с ней с одного бокала позволит испить душу». «Отведавший с чаши проклянёт род, а надломивший хлеб надломит судьбу». Сколько присказок принесли в наш разбитый мир твои древние братья? А тебе жить с этими проходящими сквозь века и поколения причуды.
– Зная правду, звучание их забавно вдвойне, верно? – поддерживаю я.
– Верно, – без пыла соглашается женщина. – Всегда рада повидаться с тобой. Не думалось, что однажды ты покроешься мантией братства, отрастишь косу (коса и смерть, у кого-то хорошее чувство юмора?) и спутником жизни изберёшь коня, отправившись в вечное странствие по забытым настоящими богами землям. Этого ли хотел мальчик, которого я однажды повстречала в саду резиденции Бога Жизни и который однажды укололся о шипы розы?
– Я вижу в том своё предназначение, Богиня Солнца.
Обращение по статусу подстёгивает, напоминает, разделяет. Прошу меня извинить и оговариваюсь:
– Мне следует отправляться в путь.
– Хорошей дороги, друг, – говорит Джуна, намеренно заменяя имя, которое будет преследовать на протяжении всего странствия-жизни.
Джуна провожает меня. Встаёт на крыльце и кивает приветственно заржавшей лошади. Пока собираюсь и запрягаюсь, из дома – вслед за Джуной – выходит её мать.
– О, это же… – хочет воскликнуть она, признав некогда виденные черты, но старшая дочь приказывает матери смолчать – выдвинутой рукой и сдвинутыми бровями.
– Имя ему отныне Бог Смерти, – говорит она. – Посмотри на его одежды, исма, и больше никогда не произноси былых имён, ибо история этого человека – ныне истинного бога – стёрта. Он отбыл своё среди смертных и направился к высшей цели.
– Смерть давно не встречалась в пантеоне, – холодно отмечает женщина. – С момента гибели братства. Этот человек знает, что делает?
– Безусловно, – соглашается Джуна. – Меняет историю. Потому что мы, исма, встряли в ней, влипли подобно грязи на сапогах и медленно погружаемся словно в зыбучие пески. Ничего не меняется и не менялось давно – с момента восторжествовавших пантеонов, отделения Полиса и последней религиозной войны. Он поменяет. Это под силу только карающей руки Смерти.
Женщина
Ману смотрит на меня: пронзительно, осуждающе.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Ты позволяешь происходящему происходить, – отвечает Мамочка. – Разве этому я учила?
Задумываюсь. И всматриваюсь в словно бы размытые женские черты: на смуглом лице рябят янтарные, чёрным углём выведенные глаза, искусанные губы сжимаются и разжимаются, пигментные пятна россыпью лежат на щеках и скулах.
– Не подчиняйся, – велит Мамочка, – а подчиняй. Никогда не проси, птичка, – требуй и забирай. Не вздумай быть открытой книгой, особенно в мире и так необученных читать – изобрети свой собственный шрифт. Не поймут – не их уровень, всё просто.
Я тосковала по учениям Ману…Когда она приехала и почему не сообщила? Осматриваюсь в поисках Хозяина Монастыря, но женские пальцы сцепляют моё лицо и направляют взгляд на себя, велят слушать, велят слушаться.
– Нет, птичка, урок ещё не окончен. Внимай. Ты смеешь по своей воле и по своему желанию даровать чувства, однако помни: если дар сочли за данность – забирай его и из жизни упомянутых уходи, они недостойны. Ты не позволяешь ошибок себе, не позволяй их иным.
Ману скрепляет мои кулаки в своих. Обдаёт их дыханием и говорит:
– Прощай не больше раза; всё, что повторяется больше раза – не ошибка, а осмысленный выбор. Уважай его и принимай, однако делай выводы и больше не верь. Если захочешь не прощать вовсе – твоё право. Ты – не вариант, а приоритет.
– Я сплю, правда же? – прерываю женские речи и наблюдаю ещё больше растекающиеся черты лица.
Не узнаю Мамочку.
– Пора проснуться, птичка, и посмотреть на вещи реальным взглядом. Проснись.
И я открываю глаза.
– Ты в порядке? – восклицает голос от окна.
Хозяин Монастыря пускает клубы дыма в ночное небо. Уточняю, он ли меня разбудил.
– Нет, но выглядела ты беспокойно; собирался вот, – отвечает мужчина и вдавливает сигарету в стекло, после чего отправляет её в сад. – Видно, что-то снилось. Расскажешь?
– Тебе не понравится, – говорю я и сползаю с кровати. Встаю подле и засматриваюсь дремлющей пустыней. Вспоминаю Гелиоса… – Там была Мамочка, а вы больше не дружите.
– Мне не нравится водить дружбу с предателями, – смеётся Ян и падает на кровать поперёк, чтобы мне не осталось места.
Ничто не поможет тебе ощутить пригревающий женский бок, несчастный.
– А мне приходится.
Бросаю резво и ядовито и, не позволив выпалить что-либо в ответ, покидаю спальню. Пускай подумает.
Роняю себя в кабинетное кресло и достаю припрятанный апероль. Лакаю из горла, смотря на пустынные земли, и вспоминаю, как смотрела на эти же самые земли с другого ракурса – из спальни за красным балдахином, подле Бога Солнца, что проснулся в ночи и оставил деву, с которой только познакомился и которую только познал. Он вёл себя нешаблонно, он сразу же обрёк меня на ощущение особенности, он говорил и поступал иначе рассказам послушниц. И я уверовала в какую-то немыслимую собственную силу, которой поначалу – возможно – даже не было. Лишь искра, задаток, семя.
Хозяин Монастыря врывается в кабинет и гонит прочь из кресла. Кажется, сон обошёл его стороной. Почему он всё время бьётся за это проклятое место, если я даже мыслями не желаю его присвоения?
– У тебя какие-то дела сейчас? – спокойно вопрошаю я и медленно оборачиваюсь на крутящейся ножке стула. – Кому-то написать хочешь? Или нужно прочесть письмо?
