Предположение о том, что я предсказываю будущее – абсурдно; эта дева недосягаема и чиста. Я лишь наблюдательно взираю на мирских и, делая выводы, распределяю им уготованное и заслуженное.
Предположение о том, что я создаю историю – абсурдно; эта мадонна незнакома и лиха. Я лишь подчиняюсь её правилам и внимаю её виршам.
Предположение о том, что я уже проживал жизнь и помню все мгновения – абсурдно; этот святой чужд и безлик. Я лишь следую данным заповедям и исполняю свой долг.
Меня взрастил Бог Жизни. Единственный, кто зовётся своим истинным именем и на имя это имеет полное право. Единственный, кто не отпускал и не уповал на данные земли. Единственный, кто позволил двум сородичам – Истории и Будущему – прибегнуть к силе и наслать на Мир чуму. Чума эта звалась человечеством, и прискорбнее паразит ещё не встречался вовеки веков. А я…та мера наказания, что карающей рукой ласкает лица приходящих. Через меня пройдёт каждый: никто не укроется от внимательного взгляда и вынесенного приговора Смерти.
Новая Богиня и новая Хозяйка Монастыря отправляет мне письмо, в котором просит покровительства, ведь Бог Смерти – единственный, кому известна вся её история и ведомы дела. Но ответом и вместе с тем отказом (не время!) служит молчание.
Женщина
Проходят месяцы. Надеюсь, не годы? Пантеон успевает смириться с шокирующими новостями, а я успеваю смириться с возлагаемой ныне ответственностью.
В один из ничем не отличающихся друг от друга дней объявляется она. Сумасшедшая подносит своё уставшее тело тяжёлым шагом, и никто не может воспрепятствовать надвигающейся буре: девочка отбивает о закрытые Монастырские ставни и требует встречи с Хозяйкой.
– Госпожа, – обращается она ко мне, когда я распахиваю кабинетную дверь и взглядом велю проходить.
Девочка встаёт напротив рабочего стола (как бы ожидая приёма и слушания) и преспокойно наблюдает за моими тягучими движениями по кабинету. Я открываю окно и, запустив поток удушливого ветра, присматриваюсь к подоспевшей незнакомке. Нежно-розовые волосы едва доходят до плеч, а игривая чёлка едва касается выкрашенных в горчичный бровей; улыбка обкусанных губ – невероятной красоты и дурмана; одежда скромная, но подчёркивающая фигуру: от долгого – вот, что её выдаёт – пути кайму белоснежной юбки облизала рыжая пыль, а гольфы – по той же причине – сползли к щиколоткам.
– До чего ты сладкая, – протягиваю я и вызволяю из ящика стола портсигар. – Зефирная, вся такая тягучая.
Девочка смущённо пятится и утаивает взор ясных глаз в не менее провокационном вырезе рубахи на мне.
– Рассказывай, конфета, – придирчиво улыбаюсь я и, затянувшись, протягиваю сигаретную спицу девочке.
Она прикусывает губу и осторожно тянет руку; я отстраняю сигарету и восклицаю поперёк:
– Ты ведь знаешь, кто я?
– Хозяйка Монастыря, – довольно объявляет девочка. – Разрешите?
Догадливая!
Закладываю острую спицу в прекрасно сложенные губки и ловлю направленный мне в лицо клуб дыма. О, боги…
– Меня зовут Райм, – представляется девочка. – И я пришла к вам на службу, госпожа.
– Самоуверенно, – заключаю я и приглаживаю бедром столешницу; девочка же стоит напротив. – А кто тебя, собственно, звал? Может, ты или твоя семья предлагали тебя в письме, а я его не углядела?
– Я сирота, – спокойно объявляет Райм. – И я пришла к вам из резиденции Бога Жизни.
– Интересно, – причитаю я, закидывая ногу на ногу и очередную сигарету в рот, – ложь из этого – всё или только часть?
Девочка пускает облако и говорит, что моё недоверие к ней оправдано, однако врать или привирать при знакомстве она не хотела вовсе, ибо рассчитывала на счастливое и долгосрочное сотрудничество.
– Я верю, что ты сирота, но не верю, что ты пришла из резиденции Бога Жизни, просто потому что Бога этого нет, не было и быть не может, дело до нас ему нет, а без нужды тебя бы никто не прислал.
Райм сжимает губки и объясняется: она была в числе слуг, что следили за порядком дома и проводимых там вечеров. За некоторую плату девочка составляла приятную компанию важным господам; так скопила на дорогу и ныне желает нести службу мне. Проделанный путь многое говорил о характере и намерениях. Однако можно ли доверять сладкоголосой красавице?
– Хорошо, конфета, но тогда скажи, для чего ты мне в числе послушниц? Думаешь, в Монастыре недостаточно одобренных мной красот?
– Я пришла к вам не за ролью послушницы, – довольно улыбается Райм и протягивает почти дотлевшую сигарету. – Я хочу быть вашей помощницей.
Вздыхаю и смеюсь, а девочка приправляет:
– Вы не разочаруетесь! Вот увидите: я вам понравлюсь.
– Уже.
И румянец в очередной раз щиплет её миловидное личико.
– Тогда скажи, зачем мне помощница?
– У вас много работы, я догадывалась, – говорит Райм. – А увидев Монастырь воочию, лишь убедилась в том. К тому же на одном из последних вечеров я подслушала разговор некоторых Богов: они обсуждали вас, госпожа, и ваши дела – бесконечные и многие. Они говорили, что вы вобрали в себя силу двух богов, а потому и работы у вас столько же. За себя, за бога Солнца и за бога Удовольствий. То правда?
– Тебе виднее, – забавляюсь я и перебираюсь в кресло, указываю: – Садись.
Девочка послушно приземляется на диван.
– Кем ты послана?
– Не понимаю…
– Кто отправил тебя в Монастырь?
– Никто.
– Имя.
– Я решила сама, госпожа.
Девочка убедительно качает головой, на что танцует её розовая грива.
Увы, но с ведением дел, когда на твоей стороне никого нет, обрастаешь синдромом Яна: синдромом вечного преследования и губительных дел извне.
– Конфета, – решаю пригрозить и следом признаюсь: пока девочка вертела головой и велась на флирт, я достала из-под стола стилет. – Такой маленький, но очень острый кинжал, – улыбаюсь новоприбывшей. – С тончайшим клинком, представляешь? И если будешь продолжать мне врать, конфета, клинок этот перережет твоё чудненькое горло и кровью окропит место, на котором ты сидишь. Присмотрись к несходящим с ткани пятнам и убедись в серьёзности моих слов.
Пятен не было, однако девочка и не искала. Лицо её выдало пробежавшее на долю секунды волнение.
– Уяснила, конфета? – спрашиваю я.
– Да, госпожа, – сбито отвечает Райм и в то же мгновение расправляет плечи, меняет испуганный взгляд на отчаянный, требующий прислушаться. – Но это не потребуется. Я говорю правду, Хозяйка: моя служба у вас должна начинатся с неё, ею и продолжатся. Я умру за правду и за Вас.
– Принята, – говорю я.
И отныне Райм посещает съезды и собрания вместе со мной, и отныне присутствует на каждой встрече и с каждой из послушниц, с каждым из послушников ведёт добрые разговоры, мельком нашёптывая мне их содержания. Я возлагаю на Райм традицию организации Шоу, которого не было долгое время. С уходом Ману ушло и данное мероприятие, но сладкое розововолосое чудо осмелилось одарить меня стремлением к движению и возрождению, а не только упадку и самоедству, которыми я была занята.
