– Нет, не может быть… Ты бы не посмел, – швыряю с трудом утаиваемым содроганием голоса и взираю на ничем не тронутое лицо собеседника.
– Уже, юная богиня. Но я даже рад, что ты смогла посетить вечер, на который не была приглашена. Отправляйся в Монастырь, я прибуду позже, по окончании веселья гостей.
И я в самом деле покидаю вечер. Напоследок грожу Богу Войны: зря он переступил через Хозяйку Монастыря, решив в жалкой попытке оправдать своё ничем не заслуженное имя.
– Насажу твою голову на монастырский забор! – бросаю я провожающему меня взгляду.
Возвращаюсь поспешно, однако только под утро. Дорогу заворачивает ветер с вздымающимся песком. Бурые стены едва подпускают нас к монастырским землям. Сам Монастырь ещё спит (вернее сказать, уже спит), ибо сегодняшняя ночь не была занята прибывающими посетителями и воркующими послушницами. Я врываюсь в незапертый (противно привычному) кабинет и наблюдаю отъехавшую (невозможно!) в сторону гардину. Нет-нет-нет…
От дверей до постели вкраплениями тянутся уродливые отпечатки, а на самой постели розовые волосы перемешаны с окрасившимися в алый прядями. Я стискиваю Райм в объятиях и поливаю до сей поры трогательное и доброе лицо слезами. Красное зарево на груди и покрошенному корсету красными метками скользит по постельному белью и моей одежде. Моя малышка. Райм. От её губ до подбородка бежит кровавая полоса. Стираю и до младой пытаюсь докричаться. Несчастная не дышит, а сердце её не бьётся. Поздно.
И (вот так чёртова несправедливость!) на её месте – это не сладкие или оправдывающие речи – должна была быть я. Бог Войны решил, что война пройдёт безмолвно и молниеносно, однако жертва явилась оглаской истинной борьбы. Ещё никогда мне не было так страшно: заступиться никто не мог (весь пантеон меня, улыбаясь в глаза, до безумия ненавидел), а силы ответить самостоятельно отсутствовали. Или – пока ещё – не находились.
Я оплакиваю так скоро покинувшую меня Райм (прекраснейшее и ласковое создание: мечущееся между серьёзным и наивным, добрым и зловещим) и отмываю с рук и кафеля кровь, как вдруг визитом своим награждает стая стервятников. Первым заходит Бог Войны. С желанием удушить подлеца ступаю навстречу, но поперёк нам выступает охрана. Его охрана, не моя. Мои люди где-то безмолвствуют.
– И это, по-твоему, честно? – спрашиваю я, когда в висок мне упирается позолоченный ствол пистолета.
– А где ты видела честную войну? – разряжается мальчишка. – Война по определению своему есть столкновение двух и более противоборствующих и различно развитых сторон. Война не бывает честной, справедливой и, тем более, примиряемой. Война уничтожает и хорошее, и плохое. А я уничтожу тебя, лживая богиня.
– Если я не сделаю того раньше, – предупреждаю следом.
Бог Войны смеётся: не в моём положении напирать и угрожать. Решаю уточнить:
– Кто из моей охраны пропустил твоих людей?
– Желаешь наказать их? – мальчишка садится в кресло Яна и сцепляет ладони меж собой, упираясь ими в острый подбородок. Почти как Хозяин Монастыря…
– Казнить будет достаточно.
– Единственное разумно-принятое тобой решение, – забавляется Бог Войны и, выудив из мантии портсигар, стискивает в зубах белый свёрток. – Итак, Богиня чёрт знает чего и чёрт знает как, твои планы?
– Помимо того, чтобы насадить твою голову на кол? Я уже говорила!
Один из верзил спускает предохранитель; противный щелчок разгуливает по кабинету.
– Следующий будет контрольным, – предупреждает Бог Войны, а затем отдаёт указания оставить меня в покое.
Оружия в руках опускаются.
– Как благородно с твоей стороны, – не удерживаюсь от язвы. – И зачем ты явился?
– Посмотреть на призрака.
И мальчишка повествует, что люди его прибыли с благими вестями: Хозяйку Монастыря убили в её постели; как и было велено: в ночь приёма Бога Войны, дабы никакие подозрения не закрались в сторону упомянутого.
– Вот теперь интересно, – протягивает он, – кого пригвоздили к кровати эти тугодумы? Ты затащила в постель очередного божка? И неужели болваны – настолько болваны, что не смогли отличить женщину от не женщины? О, кстати…где твоя помощница? Та – в меру серьёзная, в меру улыбчивая – девочка-сахарная вата. Неужели..?
– Я не насажу твою голову на кол, нет, – передумываю я. – Для начала вырежу твоё сердце и, если не захочу попробовать его сама, скормлю собакам.
– Война своими руками не вершится, – пыхтит Бог Войны и бегло рыскает по ящикам.
Совершенно неприлично, ну что такое.
– Имей совесть, – вздыхаю я и, колко глянув на стоящего подле меня мужлана (а где, собственно, пропадают мои люди?), присаживаюсь на диван для гостей.
– «Имей совесть», серьёзно? Её имеют те, кому иметь больше нечего и некого, – затягивается мальчишка. – А я лишь примеряюсь: когда тебя не станет, кто-то же должен занять место Хозяина Монастыря, верно?
– Предпочту спалить Монастырь вместе с собой.
Спесивое кольцо горького аромата добирается до меня и обжигает лицо.
– Не скули. Лучше расскажи, как ты избавилась от Бога Солнца и Бога Ничего?
– Удовольствий, – поправляю я, дабы вернуть Яну толику его заслуженного имени. – А, знаешь, когда ты приходил в Монастырь на вечера и вкушал лучшее из предоставляемого былым Хозяином, твоё лицо было куда счастливее. Развил лицемерие или забыл, как тебя угощали?
– Облезлая монастырская кошка по имени Ману и старый дурак под именем Бога Мира лишь сыграли мне на руку, – признаётся мальчишка, не обращая на предыдущие речи внимания. – Ты же сдвинула мои планы, перенеся их на себя, не более. Но Монастырь станет моим. Разве Монастырь не должен стоять под началом и угрозой Войны?
– Разве сама Война не должна передохнуть с восторжествовавшим Миром?
– А где ты видела Мир? Он существует? Мне известно перемирие, а вот Мир…что боги, что люди – он им неведом: они в бесконечной борьбе – друг с другом и сами с собой. И то не прекратится.
Бросает острый взгляд и заключает:
– Никогда.
– Как твоё имя? – спрашиваю я.
Один из охраняющих прыскает со смеху. Сам Бог Войны улыбается и отвечает:
– Существует поверье…
Перебиваю стройный голос:
– Боги верят выдуманным людьми сказкам? Удивляешь. Нет-нет…разочаровываешь, хотя, казалось бы, куда больше.
– Существует поверье, – в разы громче повторяет мальчишка, – что Бог, назвавший кому-либо своё истинное имя, называет его также Смерти. А та, соответственно, приближается по мере возможностей.
– Бог серьёзно настроен в отношении людских суеверий? – смеюсь я.
– Не подначивай, глупая.
– Не беги от ответа, трус.
