Требовательно, а значит…
– Ты богиня, верно? Ты не похожа на монастырскую послушницу, не похожа на безродную…
– Значит, и ты бог. Передавай привет моим братьям и сёстрам, но для начала назовись.
– Бог Смерти.
– Как смешно. Боги, как смешно…!
И девочка в самом деле смеётся. Смеётся вместе с плачем.
– Ты пришёл за мной, – говорит она, – ты пришёл вовремя.
Вовремя окрикнул и отвлёк, позволив змее прикусить лодыжку. Вовремя внял преждевременно наступившим родам. Всё вовремя.
– За мной, – утверждает девочка. – Не за ребёнком, умоляю. Ты пришёл за мной, верно? А её сохрани. Я не справлюсь, чувствую: не справлюсь. Спаси её.
– Кому отнести ребёнка, если тебя не станет?
На глазах её проступают слёзы.
Если.
Когда.
– Только не им, не семье, – плачет девочка, – это опозорит их и следом убьёт. Я вынашивала втайне, им неведомо. Пускай она не знает пантеона, умоляю.
Содрогается и падает, окропляет песок кровью, что от температуры сворачивается в густые капли, просит избавить от мучений и вместе с тем помочь девочке явиться на свет. Велю определиться и срываю мантию, подкладываю под роженицу и прошу дышать ровно.
– Если я не смогу, – выплёвывает сбито, – помоги ей появиться, хорошо?
Слова просящие, однако интонация требующая; молодая богиня – то слышно – всегда получала желаемое, всегда внимала исполнению наказов. Избалованное дитя, обласканное вниманием домочадцев.
– Ты сможешь, – говорю я. И дальше: – Как много богиня взвалила на незнакомца!
Со стоном девочка смеётся. Идут минуты. Идут потуги. Идут часы.
Солнце валится за горизонт, превращая песок в горящее зарево. Коршуны отдаляются, но не теряют нас из виду. Загорается первая звезда, за ней следующая и следующая, вскоре десятки и сотни рассыпаются по графитовому глубокому небу и является прародительница Богини Судьбы – луна. Крик окаймляет пустыню. Крик младенца. Крик роженицы – напротив – затихает, она, отмучившись, отходит. Принимаю дитя на руки и заворачиваю в мантию. Предаю младенческое лицо лунному свету, под которым оно явилось миру.
Женщина
Бог Войны прибывает в срок, а я не успеваю собрать необходимый процент. Поставки в Полис прекратили, перевозку оружия притупили, торговлю плотью закончили. Мне перестали доверять и лицемерными улыбками отказались от услуг на неопределенных срок.
Я не смогла. Я подвела девочек, которым обещала защиту.
Бог Войны встаёт перед воротами и свистит словно собаке. Мои люди – оставшиеся на охране – не открывают; им велено ценой своих жизней нести истинную службу. С похвалой и спокойствием прохожу мимо них и отворяю ворота самостоятельно: приглашаю наглого мальчишку в кабинет и угощаю питьём.
– Выслуживаешься, богиня, – говорит Война и бегло осматривается. – Пока мы поднимались, я вот что заметил: послушницы сидят у себя по комнатам, двери закрыты. Разве борделю следует так себя вести? Пойдем, откроешь двери и покажешь мне девочек.
Он догадался.
Если поступлю так, поплатится кто-либо из них. Бог Войны говорил: не управлюсь с его требованиями – пристрелит выбранную по его вкусу послушницу. Я знаю, то правда, он говорил правду. Не запугивал, как это могло показаться, а ставил перед фактом.
– Я не справилась, – бросаю наперерез поднимающемуся из кресла.
– Повтори, лживая богиня.
– Я не собрала необходимую тебе сумму и платить мне нечем.
– Это забавно. Что ты можешь предложить?
Так легко он решил сторговаться?
– Себя предложишь? – скалится мальчишка. – Приглашение того вечера, когда ещё был жив истинный Хозяин Монастыря, в силе.
Отвечаю отказом.
– Ты ведь понимаешь, что это за собой повлечёт?
– Мы договоримся, – утверждаю я.
– Не сомневаюсь.
Хотя, признаться, поддерживаю саму себя и саму себя пытаюсь в том убедить. Не верю – лишь пытаюсь. Бог Войны говорит:
– Я предлагаю плату близостью не потому, что ты желанна (таковой была лжебогиня в момент, когда только вступила в пантеон – разило экзотикой и все хотели опробовать понравившееся двум приятелям с разницей в два десятка лет), а для того, чтобы показать: ты обычная продажная девка и ничем не отличаешься от послушниц, которым покровительствуешь. И ты согласишься, чтобы не видеть, как мучаются твои подопечные, которым – я уверен – лживая богиня обещала покой и защиту.
Отвечаю очередным отказом.
– Ты ведь понимаешь, что это за собой повлечёт? – повторяет мальчишка.
Осознанно киваю.
– Я обещал, а к обещаниям отношусь серьёзно.
– Как жаль, что только к ним.
А не к человеческим жизням.
– Зря, как же зря ты скалишься, лжебогиня.
Бог Войны вздыхает и качает головой.
– Когда же ты прозреешь? Ничему тебя жизнь не учит, верно?
Ощущаю нарастающую тревогу. Не понимаю, откуда это чувство…Всё внутри стягивает, рокочет; перед глазами – мутно, в мыслях – тихо. Я не слышу голоса говорящего, не понимаю, о чём он говорит.
– Помнится, это было где-то здесь, – находят меня обрывки суждения Бога Войны. – Да, точно. – Он достаёт спрятанный под столом стилет. – Я помогу тебе прозреть: будет больно, но эффективно.
В следующий миг он разрезает пространство между нами и, хватая за лицо, разрезает его же. Острый удар приходится в область глаза; хочется вскричать и взвыть, но вместо того я пытаюсь отбиться от нападающего: бью руками и лишь получаю исполосованные ладони.
– Не сопротивляйся и не дерзи, Луна, тогда Боги будут милостивы к тебе, – причитает нависший мальчишка и режет вновь.
Молчи, Луна.
Послушницы затихли не по твоей команде, а от интереса: они слушают и подслушивают, они пытаются выведать причины скорого приезда Бога Войны и моего непокрытого волнения. Они слышат каждый шорох и каждый шорох друг с другом перемывают.
Молчи, Луна.
Наконец вскрикиваю, и только тогда Бог Войны отходит. Желчью изрыгаю на него проклятия старого наречия, на что мальчишка усмехается и роняет:
– Следовало думать, Луна, что и кому ты говорила, будучи под крылом и защитой иных, ибо когда их не стало – заступаться оказалось некому.
– Пантеон проклянёт тебя, – рычу в ответ и стягиваю расходящееся веко.
– Да, – соглашается Бог Войны. – За то, что не убил тебя сразу. Думаешь, сыщешь защиты у них? Думаешь, твои беды нужны их головам? Думаешь, сама ты нужна, не имея за собой никаких благ и достоинств? Милое лицо приедается очень быстро, когда не создаёшь свою исключительность. Ты выгодна только Монастырём, Хозяйка Монастыря. Если будешь сильно кусаться – изыму его и мнения не спрошу; тогда ты станешь совершенно не нужна, ибо не догадалась выстроить – хоть и лицемерием напитанные – дружественные отношения с небесным пантеоном. Получай заслуженное, Богиня без друзей. За тебя никто не вступится. Ты отогнала от своего перегнившего сердца души и – соответственно – тела единственно питающих к тебе симпатию любовников. Как же всё закономерно, Луна.
