Решаю уточнить:
– Не моей рукой вершилось, не думай так Джуна. Ты знаешь. Моё имя – лишь имя. Я посредник, не исполнитель. Я – вестник.
Женщина поднимает ядовитый взгляд и велит изрыгнуть речь полностью. Продолжаю, не в силах спорить:
– Но в моём присутствии Боги явили другую душу.
– О чём ты? – быстро кидает Джуна.
Склоняюсь к ней и шёпотом объясняюсь:
– Прошу, всё, что я скажу дальше – тайна, которую ты понесёшь до погребального костра. Мне ведомо, что ноша эта тяжела, но иначе быть не может. Ты мудра и сильна, а потому сама поймёшь, почему мы не поступим иначе. Ни одна живая душа не должна прознать то, что я расскажу. И ты поможешь мне в дальнейшем. Слушай.
Тогда я рассказываю, что младшая из дома Солнца родила в одну из лунных ночей.
– Не может быть, – первое, что говорит Джуна. А следом: – Нет, может. Потому она сказала дому, что былая болезнь вернулась и месяцами пропадала в спальне. Потому она отставила слуг и не позволяла иным находиться рядом. Потому не разрешала заходить в комнату мне: я бы раскрыла её секрет в ту же секунду. Она знала. Но…почему она так поступила? Чего она испугалась? Зачем скрыла?
Я отвечаю:
– Слишком много вопросов, ответы на которые сублимировались в голове юной; всему есть объяснение, Джуна, но нам оно неведомо: чувствовать как Стелла могла только Стелла.
– Что стало дальше?
Богиня Солнца предполагает, что сестры не стало из-за родов и пала она вместе с ребёнком.
– Она родила, – утверждаю я. – И в следующем будет наш секрет: сама Стелла не захотела, чтобы дитя вернулось в Дом Солнца. Прими и уважь её выбор. Я отнёс ребёнка…
– Дочка? – слёзно предполагает Джуна.
– Дочка, – соглашаюсь я. – Предчувствие?
– На днях мне снилось, будто я говорю с черновласой голубоглазой девочкой. Сны навещают меня редко, посему в совпадения я не верю. Как её назвали?
– Она родилась в лунную ночь, – улыбаюсь я.
– Значит, ты нашёл ей семью. Так?
– Так. Ты стала удивительно спокойна.
– Я не могу повлиять на уже свершённое, а потому не позволю примитивным эмоциям ударить вверх. Расскажи мне больше, чтобы унять человеческий интерес и отвести душу; Стелла близка мне, несмотря на ссоры, одну из которых ты застал сам.
Тогда я рассказываю, что у девочки хватило сил произвести дитя – крохотное, слабое, недоношенное; я отдал его в деревню нефтяников к женщине, что недавно лишилась своего не родившегося ребёнка – так наследница Солнца вберёт силы кормящей матери. Что касается самой Стеллы, преследующая её пустыня доконала и без того ослабленный организм.
– Она родила в пустыне?
– Да, я повстречал девочку на тропе конвоя, принадлежащего Хозяину Монастыря.
– Всё-таки он погубил её.
Джуна быстро встаёт и открывает отцовский шкаф, угощается из горла крепким напитком и предлагает мне. Вежливо отказываюсь и продолжаю: рассказываю, что следует сделать Джуне, когда разыскивающие отыщут Стеллу и доставят её тело в резиденцию. От слова «тело» женщине становится дурно; пьёт ещё и велит не обращать внимания.
– Когда Стеллу доставят, вызовись омыть и одеть её сама. Сделай так, чтобы никто не узнал о родившейся дочери.
– Это невозможно, – спорит женщина.
– Для тебя нет ничего невозможного, Джуна, потому что только ты смогла добиться любви Гелиоса.
– Откуда…?
– Не сейчас.
– Это несправедливо по отношению к самому Гелиосу. Он слишком слаб в отношении младшей сестры…
– И все свои силы он кинет на поиски наследницы Солнца. Ты лучше меня знаешь, чем это закончится. Ты лучше меня ощущаешь, что клан болезнетворен. Стелла имела причины просить меня не возвращать дитя в отчий дом. И ты лучше меня знаешь, что известие это изрежет нутро каждого живущего в этих стенах. Жизнь уготовит девочке большее, позволь ей принять этот дар.
– Я не верю, Бог Смерти. Всё это звучит как какая-то фантасмагория. Какое-то безумие. Это всё не взаправду, я вот-вот проснусь.
Мы в молчании выжимаем секунды. Джуна не просыпается.
Женщина
Я просыпаюсь. Вижу Бога Солнца, прижимающегося к покрытому тонкой решёткой окну. Он смотрит вдаль, за пределы монастырских земель, за горизонт бескрайней пустыни. Покрыв плечи простынёй, оставляю кровать и встаю подле.
– Луна, – зовёт по имени.
– Не спится? – спрашиваю я.
Лицо у него грустное, даже потерянное. Не желает, чтобы я обращала на то внимание, а потому, явив природную обаятельность, кидает наперекор:
– Хочется задать тебе тот же вопрос и потребовать объяснений. Ты не устала накануне?
Заставляет покраснеть и уронить взгляд. Поднимает его, прихватив за подбородок.
– Ну-ну, что это? Смущение? – уточняет мужчина и смеётся. – Приятно удивляешь.
Набираю в себе силы и выдаю робкое:
– Ты не сбежишь от ответа.
Гелиос ещё шире улыбается и признаётся в поражении.
– Провести тебя невозможно, Луна, хорошее качество.
Поправляю простынь, накрывающую грудь и танцующую по полу.
– Волнуешься? – спрашивает Гелиос.
– Уже меньше, – отвечаю я, однако в лицо собеседника не смотрю.
– Ощущаешь всё тот же трепет?
Прихватывает за локти и направляет на себя.
– Равно тебе, Бог Солнца, – парирую я.
– Напрашиваешься.
– На неприятности?
– Приятности.
Не удерживаюсь и, смеясь, в который раз потупляю взор. Бог Солнца улыбается и велит взгляда не отводить.
– Нет-нет, Луна, вступила в игру – будь добра продолжать. Смотри на меня и говори всё, что желаешь. Одно условие – смотри в глаза.
Облизываю и прикусываю губы; тогда Гелиос порывается поправить в очередной раз сбегающую с плеч простынь: накрывает и сжимает в кулаках. Взгляд его лобызает ложбинку меж грудей.
– Я вижу, на что смотришь ты.
– А я вижу, что обращаешься ты не ко мне, а к полу. Мало приятного, Луна.
В который раз поднимаю взгляд, но в этой попытке крепко сцепляюсь с мужскими глазами – родниковыми равно моим. Сколько в них отрешённости, сколько в них тишины. Хочу надеяться, что и мои глаза прекрасны и отражаются спокойными водами на лунном свету, проталкивающимся сквозь решётку окон. Красный занавес оказался не так страшен, обходительность стоящего напротив помогла не ранить меня. Однако я смотрела на человека, с которым познакомилась не так много часов назад, с которым впервой обмолвилась речами и впервой ощутила прикосновение кожи. Это неправильно. Это неправильно?
