Кара.
По лестнице бежит испугавшаяся крика Миринда: видит меня дома и замирает, протягивает: «мисс Голдман», но следующие слова не находит.
– Вызови отца, – бесстрастно отторгаю я.
– Но он на работе, мисс Голдман, – объясняется горничная.
– Вау, вот это новости! Может, поэтому я и говорю, чтобы «Ты. Его. Вызвала»? Без комментариев с твоей стороны, Миринда.
Женщина послушно кивает, а я поднимаюсь на второй этаж. Не понимаю, у южан мозги сами отключаются или стоит какой-то тумблер? Ладно-ладно, на самом деле ими правит аккуратность. Старшего Голдмана гневить – более опрометчиво и опасно, нежели его дочурку.
Я захожу в отцовский кабинет – пустующий, даже когда сам он там. Удивительно, что в кресле не сидит Бес. Дьяволёнок зачастил…Сажусь в кресло сама: кручусь и замираю напротив панорамного окна. На меня смотрит великолепный Новый Мир. Гладкий, лоснящийся, блестящий. Зазывающий. Высотные дома тянутся к небу и прокалывают облака, в цвет им серые стены сливаются в единое полотно, редкие окна выглядят как болезнь – точечная сыпь. Мосты переплетаются; издалека они подобны паутине. Где паук? Запрятался в Здании Комитета Управляющих? Притаился на улице Голдман? На улице Левиафан? На улице Винботтл? Сколько ещё властных имён сокрыто на позиции управляющих?
– Как сходила к психологу? – спрашивает голос из коридора.
Женский.
Медленно оборачиваюсь в кресле.
– Откуда тебе известно? – спрашиваю у застывшей в дверях матери.
– Постановления из воздуха не берутся, Кара. Золото беспокоилась о твоём самочувствии, рассказала о твоих частых поездках с Ромео в лифте. Туда-сюда, туда-сюда. Для чего это? Ты решила меня опозорить? Даже твоя младшая сестра заметила, что у тебя не всё в порядке…
Гневно перебиваю:
– У меня не всё в порядке? Это у Золото не всё в порядке, если она старается следить за моей жизнью, а не проживать свою! Как ты могла? Для чего?
– И ты у меня на закуске, Кара. Как твой отец и его безалаберный брат. Ведь так вы говорите? «На закуске»?
Она всё слышала. Или слышала Золото и передала наш разговор с дядей. Теперь ей известно прозвище самки богомола…
– А твоя репутация тебя не волнует? – спрашиваю я. – Если твою старшую дочь обвинят в болезни или привлекут к разбирательству в Суде?
Мать вздыхает:
– Я привыкла, что к имени Голдман прилипают скандалы, несмотря на вымораживающую тягу самих Голдман к сохранению приятного имиджа. Голдман – моё проклятье, едва я ступила на порог этого дома, Кара.
– Но… – по правде теряюсь с её слов.
Мы же семья.
Не произношу того вслух. Мать уходит, оставляя меня в кабинете на отцовском месте. Вновь обращаюсь к Новому Миру за окном и дожидаюсь появления старшего Голдмана. В самом деле, не имя – проклятие. Не знаю, сколько времени проходит; кажется, плавающие над столом часы не совпадают с истинным движением циферблата. Наблюдаю ползущую рекламу по стенам домов, наблюдаю загорающиеся вывески на Здании Комитета Управляющих, машины хаотично снуют из района в район, люди шагают вдоль мостовых.
Слышу скрип половиц. Оборачиваюсь – в начале коридора стоит сухой продолговатый силуэт отца. Такой болезненный, такой худой. И пальцы – острые спицы – кидают страшные тени. Первое, что спрашивает зашедший в кабинет отец:
– Тебе нужен врач?
– Твоей жене нужен врач, – швыряю я.
– Дочка…
– Очевидно, нет?
– Миринда сказала, ты приехала во время уроков и требовала вызвать меня, дело не требовало отлагательств. Что случилось?
– Твоя жена решила ради прихоти, ради какой-то забавы отправить меня к психологу, представляешь? С официальным постановлением, взяла и отправила.
– Может, её волнует твоё…
– Не волнует! – перебиваю я. – Ты, равно мне, знаешь и знаешь прекрасно, что любое обращение к врачу фиксируется в личном деле. Я лишний раз шевельнуться опасаюсь под камерами, отец, чтобы не нарушить образ идеальной Голдман, который ты сам составлял и вылепливал годами, а она так просто швыряет меня академической стерве, в дипломе которой я даже не уверена!
– Дочка, тише, – просит отец.
– Что значит тише? Ты хоть раз был у психолога сам? Нет! Именно. Потому что это означает одно (вне зависимости от контекста, ибо контекст никому не интересен) – проблемы! Это значит – расстройство! Скажи, у меня расстройство?
Отец проходит к своему столу, но не гонит меня из кресла. Замирает подле, приземляется бедром на край.
– Что сказал специалист? – спокойно интересуется мужчина.
Тогда я взрываюсь. Повторяю в разы громче:
– Что сказал специалист?! Тебя эта ситуация совсем не беспокоит, верно?
– В Академии работает хорошая подруга твоей матери. Думаю, они сговорились, официальной огласке никто ничему не предаст.
– Подруга, говоришь, – вдруг улыбаюсь я. Дабы не сойти за сумасшедшую объясняюсь: – Тогда ты будешь приятно удивлён тому, что подружка нашей семьи заискивала наши секреты, любопытствовала личным делам, интересовалась тобой. Да-да, тобой. Что мне следовало рассказать о проблемах Голдман? Такие имеются? Она настаивала на их наличии. Убеждала в них.
Отец задумывается и задумывается серьёзно, лицо его искажается, взгляд притупляется. Несмотря на озабоченность делом и недовольством поведения подруги матери, отец говорит:
– Зла тебе никто не желал, дочка.
Пытается успокоить? Думает, такая мелочь способна пошатнуть саму Голдман? Будущего управленца Нового Мира? Я пройдусь по головам таких как он, но не позволю стряхнуть меня с поверхности.
– Ощутив некоторую тревогу, ты могла сама обратиться к матери, а не ждать её обращения к специалисту, – добавляет отец. – Умеренные сомнения – не отклонение, Карамель. Сомнения означают рост, означают активную мыслительную деятельность, да?
– Она, – спорю я, – вновь бы сочла меня слабой и ни на что не годной.
– Почему ты желаешь кому-то и что-то вечно доказать?
В самом деле, отец? Кто воспитывал меня на сравнении? Кто закладывал мне мысли о том, что нахождение в Новом Мире следует заслужить, место в Палатах следует заслужить, репутацию следует заслужить…кислород, которым ты дышишь, следует заслужить. Если ты достоин – живи, соответствуя законам и правилам. Если нет – прочь.
Отвечаю:
– В первую очередь, я доказываю это самой себе.
Отец перебивает:
– Что именно? Что именно ты доказываешь?
– Что я достойна, – говорю без промедления и хочу развести плечами, но отец опережает этим жестом меня.
– Ты уже здесь, Карамель.
Прав.
