– Нет, – оспариваю я.
– Не существует, – повторяет отец.
– Тогда чем мы – Создатели – лучше всех недостойных, отправленных в низовья Нового Мира, и обременённых нести вечную службу в иных районах?
– Да ничем.
Соглашается чересчур спокойно. Так спокойно, что у меня сводит горло.
– Через призму, – рассуждает мужчина, – твоего видения: ни я, ни мать, ни ты, ни кто-либо ещё не лучше всех иных.
Прошу:
– Не говори так.
– Одинаковые куски плоти с одинаково допустимыми эмоциями, разно преобладающими у разных. А знаешь, дочка, как эта разность определилась? Более хитрые вознеслись над менее хитрыми и придумали правила, дабы очертить так называемую «божественность».
– Я не верю. Хочешь сказать, законы врут? Свод Правил врёт?
– Законы придумывали себя не сами. Это люди. Их ошибки. И Свод Правил – хронология бед.
– Всё равно не понимаю, – глубоко вздыхаю и пытаюсь расправить плечи. По ощущениям, на них свалилось целое небо Нового Мира. – Что ты пытаешься этим сказать? Бери, что хочешь, но не кричи об этом? А как же правила? Есть закон! Есть порядок. И они, – я стучу пальцем по виску, – в первую очередь здесь.
– Потому, Карамель, тебя слушали люди. Их законы на бумаге, а надо бы, – отец повторяет мой жест, – чтобы были тут. Понимаешь, почему тебя слушали и слушались? Понимаешь, почему боялись?
Я думала, уважали…
– На самом деле ничего этого нет?
– Формальность. Лишь на бумаге, прости.
Рассуждаю:
– Ещё немного и ты бы выпустил за управляющий стол – к людям и в пропитанный ложью (вы сами себе верите?) мир – человека с абсолютно отличающимся от истины мышлением. Да и человека ли? Я что, твой эксперимент?
– Ты идеальна, дочка.
Вздыхаю:
– Значит, эксперимент. – Тороплюсь: – И зачем ты признался? Я не понимаю, что мне чувствовать и как думать. Зачем ты признался, ещё и так поспешно? Иные грызли ложь подобно мне?
– Все – рано или поздно – познают истину: идеал – лишь провокация.
– Провокация? – перехватываю я. – Ложь! Ты хотел сказать слово «ложь»! Да такая явная, что познавшие её люди гордо восседают на своих управленческих креслах и насмехаются над несозревшими и обманутыми головами. Так?
– Если тебе угодно, – кивает отец.
– Всё равно не понимаю, для чего это представление. Сначала вы создаёте идеал и соотносите себя с ним, затем топчите мировоззрение и называет бутафорией. Зачем?
Отец неловко улыбается. Совсем ему несвойственно.
– Зачем? – повторяет он. – Я лишь хотел создать апогей всеобщих стараний. Повторюсь, ты идеальна, дочка. Ты достойна. И я не верю, что ты оступилась и стала как все. Не верю – всем действиям найдётся оправдание, всем фотографиям найдётся объяснение, всем статьям найдётся опровержение. Малейший просчёт и безвольный люд идёт на тебя с виллами, грозясь покарать за каждый день исполняемые ими грехи.
– Но я их не совершала…
– В головах людей – уже, – смеётся отец. – Ты управляющая, Карамель Голдман. Ты Создатель. Я не верю, что ты не смогла приручить глупую подружку, что на каждую подачку от тебя смотрела как на явление святого. Я не верю, что ты не смогла обуздать гормонами переполненное тело мальчишки, что готов ползать перед тобой на коленях. Не верю, что ты провалилась уже на этом, а теперь дивишься злобное толпе.
Но я всё это сделала.
Пускаю слёзы и отключаю изображение со своей стороны.
– Карамель, – зовёт отец, – ты ещё тут?
Кидаю резко:
– Да. А ты?
– Я всегда с тобой, дочка. Всегда на твоей стороне – что бы ты не сделала и как бы не поступила. Я буду на твоей стороне.
Признаюсь, что поражаюсь собственной глупости.
– Объяснись, – просит отец.
– Поражаюсь, что поверила тебе и другим, что играла в вашу глупую игру и проиграла, потому что, оказалось, в ней нет правил.
– Знай ты всё раньше, – интересуется отец, – вела бы себя по-другому? Позволила где-то излишества?
Показательно вздыхаю и, цокнув, возвращаю своё изображение. Отец наблюдает заплаканное лицо.
– Серьёзно? – восклицаю я. – Ваши загубленные головы и разум способны думать об одном, фантастика. Хочешь знать, как бы я вела себя, знай всё изначально? Я бы продолжила вести людей по пути блажи и выдумок. Равно тебе в отношении меня. Я бы каждого приручила, а в последующем наказала.
– От обиды?
– В попытке прийти к идеалу. Хотя, – увожу взгляд в сторону, – было глупо вразумить идее идеальных людей.
– Ты так считаешь?
– Вы так считаете. Ты. Новый Мир. Все. Я же верю (и буду до последнего верить), что идеал – апогей сознаний – достижим.
– В тебе говорит юный возраст и молодой ум.
– А в тебе, – плююсь в ответ, – сухарь, что вечно пробовал и вечно обжигался, сталкиваясь с неудачей. Ты пытался приручить людей, но они, позволив тебе верить в собственную власть, лишь изображали покорённых. Ты обманул их, они обманули тебя – незыблемый круг, поздравляю.
– Мы обменялись взаимными оскорблениями?
– Для чего ты признался? – и я шмыгаю носом. – Не мог держать гребаную интригу до победного?
– Ситуация вышла из-под контроля, дочка. Я не смогу тебя защищать, если ты не будешь знать всей правды, если не сможешь подыграть.
– Подыграть…мерзкое слово. Я должна «отыгрывать» образ идеального управленца?
– А ты хочешь остаться на поверхности?
Слова ударяют. Ужасно. Нервно. Я просыпаюсь с мыслью о поверхности и засыпаю с ней же. Остаться на поверхности. Быть на поверхности. Жить на поверхности.
– Разумеется, – говорю я.
– Тогда придётся изворачиваться, дочка.
– Не такой ценой.
– Другой нет. Ты ослушалась идеальных законов идеального мира средь идеальных людей – не сможешь оправдать себя, выставив жертвой обстоятельств, на честь которой посягнули недостойные, пеняй на себя.
– Мне не нравится это общество.
– Другого не дано.
– Кажется, я больше не хочу восторгаться Новым Миром.
– Да хоть прокляни его, Карамель, – говорит отец. – Но на камеру скажи иное, будь добра.
Всё совсем не так. Всё неправильно. Может, я сплю?
Отец рассуждает по поводу увиденного в Вестнике:
– На той фотографии из лифта лица Ромео не видно, но твоего друга легко опознать по внешним данным: рост, волосы, телосложение, форма. Его привлекут в любом случае. Только позже – сначала поиздеваются над тобой.
