– Зачем ты это говоришь? – спрашиваю я.
– Хочу предупредить, ведь ты не оказывала Ромео никаких знаков внимания, не нарушала нормы партнёрства из Свода Правил, не давала никакого повода к этому. Верно?
– К чему ты ведёшь?
– Он виноват. В ситуации в лифте виноват исключительно он – хотел поругать честь Голдман. А вина Вестника в том, что они не показали последующее – ты оскорбилась и ушла, не оказала внимание в ответ. Верно?
Так и было. Так и было? Нет, не совсем так. Звучит пространно, оскорбительно, девиантно. Пересказывать ситуацию более неудобно, чем переживать её.
Отец продолжает рассуждать:
– Твоя вина в том, что ты не подала жалобу. Почему это произошло? Ромео угрожал твоей семье и обещал опорочить перед всем Новым Миром, выставить плохой в Вестнике и сорвать интервью по Новостям. Верно?
А вот этого точно не было.
– Ромео – хороший мальчик, – говорю я.
– Выбирай, Карамель, – кидает отец. – Либо он, либо ты.
– Я не хочу врать.
– А что ты делаешь на протяжении всех своих шестнадцати – ныне семнадцати – лет? Ты врёшь, дочка. О том, что ничего не чувствуешь, о том, что ни о чём не беспокоишься, о том, что всё тебе известно и ты всем в Новом Мире довольна. Ты врёшь – в обществе – каждый прожитый с ним день.
Отец отвлекается. Кто-то заходит в кабинет – наблюдаю мутные очертания находящегося позади мужского силуэта. Женский голос говорит об упавших акциях Голдман и замечаниях некого по фамилии Первый.
– Кто передал сообщение? – спокойно спрашивает отец.
– Сам господин Фауст, – отвечает женщина. – Он не дождался вас и…
– Ты не запустила Фауста Первого? – и вот отец сотрясает кабинетные стены – разве что окна не вываливаются. – Ты не запустила…Его?
Уволена.
Я знаю эту интонацию – доводилось слышать пару раз в жизни.
– Уволена! – следом грохочет отец. – Тебя учили..? а, к черту! Ты уволена, собирайся и уходи.
– Но… – препирается женский голос.
– Прочь!
– Господин Голдман…
– Сколько прождал Первый?
– Не больше пяти минут, господин Голдман. Вы велели не отвлекать вас, пока говорите с дочерью, и я решила…
– Ты решила, – фыркает отец. – Ты не знаешь, кто такой Фауст Первый?
– Я не знаю, – решаю вмешаться и злю тем самым отца. – Так кто это?
Он пускает острый взгляд сначала на служащую, затем – на меня. Ей –велит убраться из кабинета и позвать другую служащую, с кофе, мне – молчать.
– Кофеин губителен, – роняю я.
– Жизнь губительна, а кофеин – приятное к ней дополнение, – отвечает отец.
Служащая покидает кабинет.
– Так кто такой Фауст?
– Решил, ты издеваешься.
– И это тоже. Но Фауста я не знаю.
Соберись, Карамель. Соберись и играй по их правилам. Ты выше всего происходящего, соберись. Ничего не случилось, ты просто познала новое. Прими это и строй мысли и действия далее. Ничего дурного не стряслось, ты со всем справишься. Да. Карамель. Кара.
А если отец проверял меня? И все его речи – бунтарские, дикие – с целью выявить, достойна ли я быть на поверхности.
Соберись, Карамель.
– Так кто он такой? – спрашиваю я. И повторяю странно звучащее: – Фауст Первый…
– Кошелёк Нового Мира, – уже спокойно отторгает отец и вновь поправляет слегка взмокшие волосы.
– Хорошая должность.
– Все акции идут через него. Фауст – гений. Он рассудителен, предприимчив, быстро анализирует и, пока ещё, холост.
– Это тут причем?
– А ты думала, мальчишка с детским лицом и лаком на волосах станет твоим супругом?
– Что ты сказал?
Не верю. Нет-нет, вот это точно невозможно переварить и осознать.
– Ты слышала, Карамель. Ромео – мальчишка, который должен был тебя оберегать и хоть чему-то научить, но – как показала практика – не смог, ибо ты оказалась вне его власти. Умница. И не умница вместе с тем.
– Что ты имел в виду, говоря про кошелёк с именем старого доктора?
– Кого?!
– Фауста…
– Карамель, прекрати брать книги из домашней библиотеки, – скалится отец и велит зайти служащей с подносом в руках. Принимает кофе и отправляет девушку открыть вакансию на нового секретаря.
– Обрати внимание на лучших выпускников Академии, которые проявили интерес к Палате Социума, – добавляет отец.
– А что случилось с… – начинает было служащая, однако отец строг и невыносимо дерзок.
– Клементина, если хочешь и дальше носить кофе, а не искать новую работу, делай это молча.
– Разумеется, господин Голдман.
Женщина кивает и быстро уходит. Безучастность в её лице восторгает и заставляет вспомнить, для чего мы всё это делаем. Дверь закрывается. Тогда отец обращается ко мне:
– Что именно тебя удивило, дочка?
– Что ты без моего ведома и в мои неполные семнадцать (это ведь случилось намного раньше) отыскал в мужья какого-то старого хрена.
– Карамель! – взмывает отец. – Ещё только раз я услышу подобное…
– Сквернословие – меньший из ваших пороков, – спорю я. – Уж извини! Не так просто принять столько нового и необычного за одну беседу.
– Отчего ты решила, что Фауст стар?
– Такой должности и такого влияния (если сам Голдман побоялся пропустить его сообщения) в юные года не получить – всё приходит со временем.
– Я же сказал: он гениален. Он молод и умён. И рассудителен, а потому браком себя не оковал. К моменту, как подошёл бы твой брачный возраст, акции Голдман выросли, и ваш союз сплотил бы нас, укрепив фамилии на рынке.
– В каких твоих махинациях ещё задействована я? – растерянно вопрошаю. – Что ты придумал?
Отец нехотя бросает:
– Ты бы ни за что не пошла по моей должности, в Палату Социума.
– Не тебе решать!
– Социальный отдел не для тебя, дочка, ты антисоциальна, не замечала?
– И куда ты отправишь меня?
– Твой стол должен стоять где-то выше.
– Не выше Нового Мира.
– Может, в законодательном отделе. Вместе с Левиафан. Уж их ты знаешь?
– Знаю.
Отвожу взгляд. Прячу его в отцовских книгах, в стеллажах, в запечатанных за корешками и закованных чернилами историях. Случаем цепляюсь за томик с обозначенным доктором. Вот и герой романа! А про меня книга есть?
