Не сразу замечаю, как мы продвигаемся вдоль моста. Под его убаюкивающие беседы, под успокаивающие речи, под отвлекающие слова. Он ведёт меня по мосту. Я сама иду по нему. Он краток, но долог. Столько лет я избегала связывающие дома конструкции, опасалась вида платформ и парапетов. Над нами нет более потолка – крышей становится небо. Растянутые поверх голов бесчисленные мосты бросают раскосые тени. Главное, не смотреть под ноги, не видеть готовую заглотить бездну. Потому что бездна наверняка скажет что-нибудь наперерез. Философское, назидательное. Абсурдное.
– Ты как? – спрашивают янтарные глазки и бегло смотрят; не удерживаются – стирают собравшиеся у моей защитной маски солёные капли: я же не успеваю увернуться.
– Не знаю. Непонятно.
– Сними – наконец – эту дрянь, – говорит Каин и резво срывает дыхательную маску с моего лица, – тебе известно, что толку от неё мало. – Не успеваю ничего воскликнуть – готовлюсь подавиться ядовитым воздухом, закашляться и помереть. То не происходит. Увы, было бы драматично. – Маски – психологическое оружие, конфетка, а не медицинское средство защиты. Если ты, конечно, не астматик, но астматика бы Новый Мир не принял в свои блаженные утопические земли, ибо неспособность фильтровать воздух в правильных порциях – девиантно.
– Звучит как сарказм.
– Он и есть. Милое личико, кстати, я ведь тебя только на фото и видео без маски видел.
Каин и сам освобождается от неё: делает глубокий вдох, улыбается. Вот как он улыбается…
Мы бредём к очередной платформе, лестницей переходящей в стилобат, который – в свою очередь – утаивает нас под навесным тентом. Оказываемся в помещении: глухие ступени и сопровождающий эхом стук каблуков ведут к запечатанной станции. Наблюдаем рельсы, что тянутся из одного туннеля и теряются в другом. Блеклый фонарь освещает расположившуюся на перроне пару. Ещё люди? Парень и девушка сидят подле друг друга и, прижавшись плечами, молчаливо ожидают поезд. Девушка оглядывается на меня, но, затаив дыхание, моментально прячет взгляд в плече молодого человека. Неужели она узнала меня?
Каин говорит, ждать недолго – поезд сейчас прибудет. Спешу поинтересоваться, в каком здании мы находимся и что здесь было раньше. Раньше – значит до Урбанистической Революции: до того, как дома стали строить на домах и сплетать их друг с другом паутиной дорог.
– В этой части города обычные здания из кирпичных блоков, – отвечает юноша. – Бывшие больницы, магазины – не стекло и хорошо.
– А как устроена дорога?
– В наше знакомство ты была менее любопытна, – прижигают янтарные глазки.
Нечто в стороне грохочет. Пара поднимается, девушка ещё раз смотрит на меня. Её вьющиеся волосы сбивает ветер, когда из туннеля вылетает поезд. Гудок вещает о прибытии – транспортное средство мгновенно замирает. Что нас ждёт? Двери поезда открываются – неспешно, с характерным звуком. Пара заходит первой – занимает парные кресла в конце вагона. Грязные парные кресла. Иду за Каином, однако – отличительно от него, рухнувшего на сиденье – замираю подле окна.
– Сядь, – и парень кивает на соседнюю часть потрёпанного дивана.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Не думай, просто сядь, – смеётся Каин. – Дорога долгая.
– Отчего же?
Отчего же долго спускаться? Не легче было перепрыгнуть парапет и долететь до Острога?
Очень смешно, Кара. Впредь такой глупости не повторяй.
Под назидательным взглядом падаю в кресло. Поезд трогается. Каин подмигивает, убеждает в сохранности и закрывает глаза. Пара, расположившаяся через несколько рядов, шепчется. Наблюдаю, как юноша склоняется к золотой девичьей гриве и губами врезается в покрытое тканью плечо. Охаю беспризорникам и отворачиваюсь. Уж что-что, а это осталось и останется неизменным в моей голове. Подобное – девиантно.
Поезд скользит плавно, его движение почти не ощущается. Только сменяющиеся за окном тени напоминают о нашем решении и пути. Мы так низко, что свет не доходит до беженцев – небо и город позабыли об их существовании. Пропадаем в туннелях. Каин предлагает отдохнуть, отдаётся сну. Я же смотрю в окно – на обшарпанные плиты и граффити с незнакомой символикой. Представляю удерживающие конструкции по ту сторону туннеля – плачевные и печальные, искалеченные временем балки, что держат блестящие рельсы. Ужасаясь собственным фантазиям, головой влетаю в твёрдую подушку кресла и закрываю глаза. Забудь, Карамель. Не думай. Потерпи. Перетерпи. Тебе не впервой терпеть.
Пара шепчется. Каин спит.
Пара целуется. Каин спит.
Где я могла видеть эту златокудрую деву? Может, мы вместе учимся? То есть учились…я вернусь в Академию? Исключено. Наверное. Что будет дальше? Я соткана из планирования, а теперь не ведаю происходящему в следующую секунду. Как я могла допустить подобное? Как подобное мог допустить Говард Голдман? Кормил бы и дальше своей проклятой ложью – я бы с радостью закрывала глаза (как и делала прежде) на не срастающиеся детали, ибо готова верить и Новому Миру, и отцу. Беспрекословно. Не требуя подтверждений.
Каин, бывает, вздрагивает; кажется, ничего и ничто не беспокоит этого бунтаря в Новом Мире – ни люди, ни правила, ни закон, ни управляющие, ни Свод; лишь собственная голова, дающая дурные видения. Для иных тюрьма – Картель; для него – черепная коробка. Каждый заключён в собственной темнице. Наблюдаю дрожащие веки и стаскиваю с себя мужское пальто, набрасываю нам на плечи пополам. И пытаюсь заснуть.
Спи, Карамель.
За окном мелькают холодные грозные тени. Мы спускаемся? Уже спустились? Наш путь окончен? Низовья Нового Мира – это конечная? Или только начало пути? Шёпот пары усиливается, обостряется: они обсуждают чувства и планы.
– Наверное, мы совершили глупость, – говорит златокудрая.
– Наверное. Но нам хорошо, остальное – неважно, – отвечает юноша.
Он выше её на две головы, поджарый, выправленный; служащий, я уверена – даже положение головы у него как у служащего. А дева…у неё лицо хорошенькой северянки. Хорошенькой, оступившейся и связавшей жизнь ни с тем человеком, северянки. Интересно, она узнала меня?
Под улюлюканье пары засыпаю. Мельтешение за окном сливается в единую композицию-полотно; являются просветы, рябые пятна, рисунки.
Звук стрекочущего металла режет слух. Я просыпаюсь. Пара отсутствует, Каин дремлет, поезд стоит. Чувствую себя лучше, однако сгусток грязных мыслей беспокойно вяжется в голове. Что происходило в начале недели и что происходит сейчас? Как я допустила всё это? Или почему не допустила раньше? Сон всегда отрезвляет, даже короткий, даже впаянный в пару часов. Поэтому отец говорит, что с проблемой следует провести целую ночь – её решение явится само, из сотканных тобой в дрёме мыслей.
Каин переворачивается с бока на бок и утаскивает укрывающее нас пальто целиком, нашёптывает что-то и хмурится. Прошу повторить – спящий бесконтрольно тянет моё имя. Не желаю быть чьим-то сном, чьим-то безумием. Велю проснуться и толкаю в плечо.
