– Не надо, Каин, – вступается сама Сара. – Я всё понимаю. Это заслуженно. Дам вам остыть, ребята, знаете, где меня искать.
И женщина поспешно уходит: прячется в тени строения, которое покинула ради беседы с нами. Каин глядит проницательно, я же – упёрто.
– Ты лучше, чем пытаешься казаться, – говорит юноша.
– А ты кажешься умней, чем есть на самом деле.
– Закончили? Обменялись взаимными упрёками и оскорблениями?
Закатываю глаза и взвываю:
– Предатель, перебежчик и чокнутая – чем не команда? Поверить не могу, что ввязалась в это!
– А я не могу поверить, что у тебя недостаток извилин, как у всех рождённых и накачанных лекарствами в Новом Мире.
– Кажется, я говорила, что лекарства не несут угрозы и во вред не работают? На то они и лекарства, деревенщина ты остроговская.
– О, посмотрите, наша вся из себя правильная девочка умеет ругаться? Папа разрешил? Или Зал Суда вынес добро? Разрешение письменное?
Не нахожу ответных слов: что есть силы замахиваюсь и бью Каина в грудь. Он препирается и хочет сжать запястья, но я – в ответ – вымахиваю хаотично в воздух. Уворачиваясь (пара шлепков всё-таки приходит по лицу и голове), юноша проклинает день, когда решил, что надутая эгоизмом, лицемерием и принципами северянка способна понять обездоленных и униженных.
– Вечные страдальцы, да вы заслужили, что с вами обращаются как с помойным ведром – вы не сделали ничего для уважения, ничего достойного! – говорю я.
– Если лебезить и причмокивать у управляющей задницы губами означает делать что-то достойное, то да, ты права.
Выкрикиваю:
– Ненавижу тебя, Каин из Острога! Я поверила и последовала, а ты точишь на меня зубы равно иным знакомым, ненавижу тебя! У меня не осталось дома, а в этом я не чувствую безопасности. Он красив, но пуст, ты испортил мне жизнь! Испортил жизнь!
– Давай, еще скажи, что идеальную, обманутая системой и семьей истеричка.
Порываюсь с новыми ударами.
– Ненавижу тебя! Предатель!
Каин отбивается, но, ступая назад, спотыкается и валится на землю. Заваливаюсь сверху и продолжаю сыпать шлепками и руганью.
– Несуразный выкидыш Нового Мира!
– Избалованная дура! – вопит Каин.
– Предатель!
– Трусиха!
– Ошибка бунтующих изгоев и отбросов!
– Плевок соцплана изувеченных системой шестерёнок.
– Драка! – выпаливает кто-то со стороны. Чудесное начало пребывания в Остроге. Просто наипрекраснейшее. В какой яме ты нашла себя, Карамель Голдман? К нам бегут, выпаливая на каждый мой новый выпад по голове Каина: – Дерутся, разнимай! Драка!
– Драка, – мгновение спустя объясняет Каин, – когда обе стороны выдают агрессию. Я же агрессию подавлял.
– Физически, – киваю. – А эмоционально – свежевал, не заметил? Никто не заметил?
– Это была защита.
– Нет, защищалась я! От твоих слов!
– Замолчите оба, – говорит разнявший нас мужчина. Он видит устало бредущую Сару и жалуется: – Твои птенцы громко щебечут, но это не прибавляет им толку к полёту.
Женщина благодарит за оказанную помощь и просит оставить нас с ней наедине – собравшиеся зеваки расползаются обратно по делам.
– У меня нет комментариев, – говорит Сара. – Вам следует побеседовать друг с другом, но серьёзно – без осуждения, но с предложением, не укоряя друг друга, а выискивая первопричину. Оставлю вас. Надеюсь, больше ни один старожил не пожалуется на шум. Повторюсь: дам вам остыть, ребята.
И это всё?
В Академии бы из-за такого исключили. Сразу после многочасовой исправительной беседы. И отправили на обследование. И выписали штраф. Академия не прощает ошибок, не делает исключения, не даёт вторых шансов. Как и Новый Мир.
– Прости меня, – говорит Каин, когда мы сидим у ствола дерева, подпирая спинами обитую металлом кору – для удобства сидящих и защиты основания (даже здесь есть подпорки домам). – Я не должен был говорить тех слов. Не считаю тебя истеричкой. Избалованной и эгоистичной – немного, но…не в плохом значении, не в том контексте, который выдал.
В ответ молчу. Хотя и мне есть за что просить прощения – я сказала достаточно грязи, которая без эмоций (чёрт возьми, может, таблеток с утра должно было быть пять?) неосновательна. Едва собираюсь перебороть себя (да, перебороть!) и открыть рот, Каин зудит наперерез:
– Извиняться ты не умеешь, Голдман?
– Закрой рот и прости.
– Прощаю.
– И я тебя.
Мы смотрим на выбритый газон, по которому снуют остроговцы-старожилы. Один из них здоровается с Каином: машет рукой и говорит о выходе в лес, группа людей собирается за дичью. Глупо было за руганью и спорами позабыть об окружающем пространстве, о дивном мире, о почве, о земле, о ласкающем солнце (глаза немного болят; оно – сквозь туманы и тучи Нового Мира – никогда не проглядывало так явно).
– Ты сожалеешь, что поверила мне и пошла со мной? – угрюмо спрашивает Каин.
– Не знаю, правда, – признаюсь я. – И да, и нет. Я знала свой мир полных шестнадцать лет и один день из семнадцатого года, а твой – лишь по рассказам, и не самых приятных. Мне тревожно.
– Я тебя понимаю. И сделаю всё, чтобы ты ощутила здесь комфорт, приближённый к дому. Даже если не сам «дом», то хотя бы близко к нему.
– Спасибо.
– И тебе.
– За то, что настучала по лицу?
– За то, что поверила.
Слабо улыбаемся друг другу. И вновь смотрим вперёд. Неспешный Острог отдаёт запахом трав и земли, от него кружится голова. Небо такое высокое, глубокое…на поверхности небо плоское и низкое, разве что не картонное. Тысячу раз, глядя на него, думала, что вот-вот дотронусь грязных туч пальцами. Здесь же – вытягиваю руки – редкие облака находятся очень далеко.
– Что ты делаешь? – спрашивает Каин, однако жест повторяет. – Это посвящение в друзья?
– Такое разное небо…здесь и там.
– Увы, но мы ходим под одним, конфетка.
– Ты понял, о чём я.
– Конечно.
Каин зажмуривает один глаз и приглядывается.
Только сейчас обращаю внимание, что высотных конструкций Нового Мира невидно вовсе – они остались за холмом. И от этого масштаба – пространство велико, окружение нелинейно, некамерно – кружится голова равно от новых запахов. Всё ново. Всё дивно. Теперь понятно, отчего я потеряла самообладание – воздух Острога отравляет ум.
