– Как купил меня. И зачем.
– Если желаешь в такой формулировке… – нехотя швыряет собеседник. – Внимай. Хозяин Монастыря открыл торги и единственным неприглашённым туда гостем оказался…угадай кто?
Ян, чёртов ты…
– Не знала? Отлично! Поверь, сделал он это не просто так. Беспричинность и Хозяин Монастыря – понятия противоположные; у этого черта имеется в запасе план даже на запасной план. Но я приехал. Потому что захотел убедиться…
– В чём же? – бросаю нетерпеливо.
– В том, за что он борется.
Была ли то борьба? Или вялая попытка шевеления? Может, Ян хотел поиграться, но не ожидал, что дела зайдут так далеко; не знал намерений и возможностей Гелиоса. Хотя (судя по тому, как они друг о друге отзывались и отзываются) знал.
– Отец… – продолжает своё повествование мужчина.
– …можешь называть его Яном, – добавляю я. – Имя мне известно.
– О, так ты знаешь. – Гелиос хмурится и отворачивается. Шутливо. – Пускай. И, если тебя интересует денежный вопрос, слушай. Ян решил выставить такую сумму, которая никому не понравилась. Ты права. Она даже мне не понравилась. Понимаешь, Луна? Клан Солнца называют прожигателем людской казны, потому что клан Солнца покрывает сотни деревень и обслуживает весь Полис. Эти поганые нули будут содержать Монастырь ещё несколько лет, а меня заставят продать некоторые из акций семьи. Ян не ожидал моего согласия. Не ожидал моего присутствия. Да я и сам не ожидал…
– Зачем же ты пошёл у него на поводу?
– Очевидно, не находишь? По той же причине, по которой Ян не желал тобой делиться.
Однако – однако…! – на сделку дальше пошёл. Он мог отказать, но – увы – не устоял перед соблазном (денег?) вновь. Или дело…в принципах?
– По той причине, – продолжает Гелиос, – по которой несостоявшиеся торги чернят выставленный лот бракованным товаром и упущенной возможностью. Ты не похожа на лот, не похожа на возможность, не похожа на торг, а потому Ян боится тебя, видя соперника.
– Что во мне видишь ты?
– Это важно?
– Важно.
– Мы не в отношениях, Луна. Статус супружеской пары – фикция, а потому тебя не должно волновать моё мнение, тебе не следует привирать и притворяться, непотребно отыгрывать иную роль. Не хочешь варить похлёбку каждый день – не вари. Есть слуги и жена не в их числе.
– Что во мне видишь ты? – повторяю я, вцепившись непокорным взглядом.
– Сейчас я вижу, – сдаётся Гелиос, – запутавшуюся в собственных мыслях и суждениях девочку. А могу видеть статную, породистую, гордую женщину.
Мужчина желает окончить разговор, но – вдруг – выпаливает напоследок:
– Я просил – единожды – встречи с тобой, однако решением Отца, – теперь это сказано с превеликой напыщенностью, – удостоен не оказался. Пришлось поторопиться и прибыть лично.
Не знаю, что удивляет больше – ропот во взгляде на меня смотрящего, что опасливо переменил принципы, или все противоречивые действия человека, что опасливо их не переменил и причина тому различна.
Предполагаю, хозяйский снобизм велел открыть эти торги – во имя/для меня, а хозяйский эгоизм велел сделать сумму заоблачной, дабы ни один из небесных богов не посмел овладеть такой женой. Но один всё-таки посмел…тот, которого он сбросил со счетов, выведав о возможной симпатии и причины к ней, которого он обогнул приглашением и который единственный из пантеона не обладал десятком женщин, требующих содержания.
– Зачем же ты хотел увидеться? – спросила я.
– Посмотреть в твои глаза и понять, что за ними.
Притупляю взор с раскаянием, ведь я – возможно – заставила усомниться в принятом некогда (ответственном, единственном, безотлагательном) решении. От вскипевшей – беспричинно – головы, от накатившихся друг на друга мыслей, от проплешин в истории и отсутствия понимания происходящего.
– Но мне хватило глаз Хозяина Монастыря, – подчёркивает Гелиос. – Я увидел в них его личные войны. С самим собой. Увидел то, что перестал встречать в богах…человеческий страх и смертное беспокойство. Я увидел погибающего человека, а Боги, Луна, безосновательно себя не растрачивают. Они бесчувственны, хоть и способны на чувства. Лишь однажды я видел глаза этого человека – ещё мальчиком – такими: в день, когда он объявил себя Богом и решил открыть Монастырь.
Эта беседа глубоко оседает на подкорке .
– Ты не считаешь, что за сумасшедшие деньги приобрёл служанку? – подвываю поперёк хорошим речам.
– Я приобрёл свободу, – грозно перебивает (услышав такую интонацию раз, больше в споры пускаться не захочешь) Гелиос и пилит меня суровым взглядом. – Я приобрёл свободу для хорошего человека. Для заслуживающего шанса человека.
И всё сводится к тому, что мне следует – при наличии внутренних беспокойств – сообщать о них.
– Допрос окончен? – кивает Гелиос. – Благодарю за ужин, жена.
Сухой силуэт исчезает в гостиной.
Спаситель
Я помню его мальчишкой. Безалаберным и хохочущим над всеми и всем (и миром в особенности), но инициативным и требовательным. Требовательным он был – в первую очередь – к себе.
Компанию ему составляли две особы. Уже тогда можно было сделать вывод, что всю свою жизнь он посвятит прекрасным (внешне) и безобразным (внутренне) созданиям. Тогда же можно было понять: одно из созданий явится погибелью.
По амбициям своим я думал, что этой девушкой окажется моя младшая сестра (дочь самого солнца, златокудрая, ясноглазая, весёлая и обаятельная), по обстоятельствам вышло иное: на свет явилась Луна.
Первую компаньонку он представил Сибирией: девочка возрастом, женщина взглядом. Второй – противоположно – оказалась Ману: мышлением тётка, повадками девчонка. Первая отвела смущённый взгляд (кто же знал, что жизнь уготовит ей выдрессировать этот взгляд на роковой и опасный) и услужливо склонила голову (вот с этим жестом следовало осторожничать), а вторая махнула гривой спутанных каштановых волос и предприимчиво пожала руку.
В тот же момент, ныне думается мне, Ян отвёл своим подругам роли в предстоящей игре.
Я хорошо знал их тётушку, держащую городских сирот на службе, а потому согласился выслушать преисполненных энергией и идеями ребят. Тогда будущий Отец Монастыря не приглашал в кабинет (за неимением его) и не предлагал напитки (средств было разве что на пересохшую лужу), тогда будущий Отец Монастыря представился Богом Удовольствий (земным, но зримым как небесный, что несколько противоречило религиозным взглядам) и обмолвился, что ныне все Боги смогут вкусить прекраснейшее с их земель.
Я похвалил задорный характер, но отнёсся к юнцу скептически. Тогда и я был сравнительно молод.
– Чем вы будете отличаться от иных публичных домов? – спросил я.
И мальчишка не растерялся; он уже подготовил ответ:
