– Всё знать невозможно, – спешит воспрепятствовать он, а я изворачиваюсь.
– Хочу знать больше.
Мужчина тяжело вздыхает и говорит:
– Будь твоя. Спрашивай.
Мы не всё время флиртуем, это ошибочное мнение. В доме Солнца мне нравятся царствующие знание: от фолиантов, скрывающих истины былых эпох, до звучащих речей мужа, который делится своим опытом.
– Что такое религия?
Гелиос хмурится (а когда он не хмурится?), ведёт бровью (тоже из обыкновенных привычек) и отвечает откровенно (со мной иначе не выходит):
– Ты ведь из религиозного урочища, жена, в чём вопрос?
– В том и есть. Откуда в людях желание слушать и слушаться? Откуда Вы?
– Религия, – говорит Гелиос, – есть оплот людского воображения. Следует различать религию, веру и церковь.
– Что из этого предпочитаешь ты?
– Религия появилась в попытке систематизировать условную верю, а церковь – следствие религиозный прений.
– Значит, – подхватываю я, – скорее всего ты за веру.
– Абсолютно, но не за абсолютную. Веру тоже следует понимать не как зрящее сверху нечто, а как компонент человеческого сознания: ты можешь не верить в богов (а боги, к слову, всего лишь персонифицированные черты и порядки мироустройства), но иметь веру внутри себя.
– И то, и то – атеизм.
– И то, и то придумалось для – опять-таки – систематизации: навязчивой, обобщающей. А в жизни не всё объясняется словами; иногда следует чувствовать.
– Что ты чувствуешь?
– Всё и ничего. В твоём возрасте я был наивен и дерзок, позже – равнодушен и злораден, ещё позже – печален и разочарован, следом – …
– Меня интересует сейчас.
Гелиос размышляет. И с каждой секундой ожидания моё лицо меняется, грустит. Завидев то, мужчина признаётся:
– Мне думалось, я доживаю данный век и медленно отсрочиваю окончательное падение клана, но вдруг объявляешься ты и показываешь, что у мира остались цвета, у людей – души, а сам я умею чувствовать.
– Вечно хмурый Бог Солнца. Так тебя назвали на организованном Мамочкой шоу.
– Я всё еще хмурый?
– Был первые недели. Даже подходить страшно: лицо – камень.
Смеюсь и смех подхватываю.
– А сейчас какое лицо?
– Блаженное? Даже не знаю. Иногда ты отдаёшься грузным думам и потому оно забвенное. А вообще – просто моё. Не могу представить, какого это – не видеть его хоть сколько-то. Кажется, я всегда только на тебя и смотрела.
Спаситель
Я разговариваю с подоспевшими по утру гостями. Они отвечают за сохранность и работу солнечных батарей южной части Полиса, а сегодня пожаловали с дурными вестями и опущенными головами: солнечные батареи не работают.
– В каком смысле не работают? – спросил я и плеснул коньяка.
– Не работают обыкновенно, – сказал несчастный и насупился.
Такие были выше прозябающего жизни люда и ниже выстраивающих инфраструктуру управляющих; кастовое деление позволяло являться к богу, которому они равно иным молились, и вопрошать о делах ныне идущих, но не позволяло угощаться питьём и зваться близким.
На самом деле погрешность в работе батарей – как и ветряков – была очевидна. Последний раз их меняли во время моей юности; батареи отслужили более трёх-четырех десятков лет и когда-то им следовало выйти из строя. Злоба дня: мастера перевелись вместе с украшающими некогда зелёные поля и луга тварями. Мы доживали век: песок скрипел на зубах, пустыня рыдала, земля – искалеченная – просила избавить от мучений. И мы избавим. Сами люди. Когда переведём ненасытных паразитов – самих себя.
– Все не работают? – уточнил я.
– Некоторые.
Само собой.
– Что сделали в Полисе? Не заметили?
Второй рабочий пыхнул со смеху; тут же успокоился и сказал:
– Нет. Велели слать за богом, которому ещё верны, для решения бед.
– Если формулировка была аналогична, всех их можно (и даже нужно) весить.
Безучастность богов удручала простой люд? Нет же, им то нравилось. Они были приучены безмолвию свыше и здраво выучены не приближаться к благодатным и святым землям. Отчего сейчас…?
– Вера Полиса угасает, – говорит первый.
– Главное, чтобы ваша была крепка, – отвечаю я.
Отправляю рабочих с вестями о скором исправлении и наказом собрать необходимый материал, а сам хороню их просьбу и планирую сбои в подаче электроэнергии Полиса. Мы изживаем имеющееся и друг друга: крах неизбежен.
Следующими в поместье Солнца пребывают боги. Дин – несчастный юнец, на плечи которого свалилась винодельня отца и который должен заниматься поставками по всем увеселительным и злачным местам окружающих Полис резиденций; люди звали его богом виноделия и веселья. Монолит – бог, под началом которого стояли кузнечные мастерские и люди которого поставляли оружие. Атль – не впервые представляемый бог воды, живущий у почти иссохшей дамбы и обеспечивающий земли благодатной влагой. Арей – новоиспечённый бог войны, сменивший павшего родича; отличался хитрым прикусом и рысьим взглядом.
Я осматриваю присутствующих и вопрошаю о поспешности встречи; мы могли пересечься на приёме у бога Жизни. Дин подносит ящик вина, выражает радость знакомства и обещает отныне лучшее угощение.
– Что взамен? – улыбаюсь я.
Так прямо.
Мальчишка оскорбляется, а приведший его Монолит смеётся. Для бога, особо уродующего земли и людей, он был чрезвычайно приветлив, улыбчив и доброжелателен. Бог Воды представляет бога Войны и говорит, что пожаловали они нарабатывать связи у младого поколения.
– Младое поколение обленилось: им бы стоило обивать порог вашего дома, а не слюнявым прихвостнем следовать за старшим поколением, – говорю я и пожимаю плечами.
Бог Виноделия оскорбляется и едва не теряет ящик пойла, а бог Войны обнажает оскал и подобно гиене хохочет.
– Младое поколение обленилось, право, – утверждает он. – Но только в том, что ленится изжить старых богов и подать их запечённые головы на празднестве во имя новых.
– Не хватит вам, молодым, ума, силы и характера для того, – подхватывает Монолит.
Речи бога Войны нагружают, обдают тяжестью, осторожностью; мы приглядываемся друг к другу. Угощаю гостей открытой коньячной бутылью и располагаю в зале. Только бы Луна – спящая нимфа – не объявилась.
Но она объявляется. Мысли приводят упомянутую: Луна спускается в гостиную и просит у меня помощи. Беседы иных её не беспокоят. С радостью отвлекаюсь:
– Да, говори.
– Мы можем отойти?
