ФБР так и не признало, что их первоначальная информация была неверной: их пересмотренная оценка была преподнесена столь же неопровержимо-безапелляционно, как и раньше. Теперь, по их словам, почти никто не пользовался мобильным телефоном. Все звонки были сделаны с радиотелефонов.
Прошло два года; я сумел свыкнуться с шоком от смерти Лил. Заявление ФБР стало нежелательным напоминанием о неразберихе, царившей вокруг атак. И вновь я невольно задался вопросом: не был ли один из тех неопознанных звонков с борта AА 77 звонком от Лил? Что, если она позвонила мне? Опровержение ФБР касательно звонков с мобильных телефонов лишь усиливало стойкое подозрение, что власти рассказывают нам не всю историю и отнюдь не всю правду.
Агенты ФБР уже расследовали звонки, опросили членов семей, которым они поступили, опубликовали окончательный отчет. Тогда наука придерживалась тех же установок, что и позже. Почему они изменили историю?
Я не мог выбросить из головы свидетельства обычных людей, которые говорили, что разговаривали со своими близкими, зная, что это они и что они звонят со своих обычных телефонов. Номер звонящего всегда высвечивается. Неужели это подлежит сомнению? В тот раз ФБР опросило всех, опубликовало подробные отчеты о том, что было сказано. Тогда у них не возникло сомнений в том, как были сделаны те звонки.
Не сомневались они и сейчас. За исключением двух принятых звонков с мобильных телефонов, сделанных с борта рейса № 93 «Юнайтед» на малой высоте в последние отчаянные секунды полета, все звонки с захваченного террористами самолета были сделаны с бортовых радиотелефонов.
Но корпорация «Aмериканские авиалинии» сочла своим долгом вмешаться в это обсуждение. По ее словам, до 2000 года большая часть их гражданского флота действительно была оборудована радиотелефонами на спинках сидений, но к началу 2001 года эти устройства были либо отключены, либо полностью демонтированы. В сентябре 2001 года на внутренних рейсах не было никаких бортовых телефонов. Это подтвердили несколько бортпроводников авиакомпании.
Ни пассажиры, ни экипаж никак не могли позвонить с ее самолетов. Сотовые телефоны не работали, бортовые – не были доступны.
Жанна
Было невозможно понять, что говорят власти США. Они то и дело противоречили самим себе. Как только они пытались объяснить что-то одно, как тотчас всплывали еще полдюжины аномалий. Я попытался в очередной раз выбросить все это из головы и сосредоточиться на работе.
В 2005 году я начал время от времени писать материалы для интернет-бюллетеня о технологиях в Лондоне. Вскоре я обратил внимание на молодую шотландку, работавшую в отделе дизайна, и познакомился с ней – это была Жанна. Мы подружились, начали встречаться и в течение нескольких недель виделись регулярно. В начале 2006 года мы с ней поселились в небольшой квартирке на западе Лондона.
Кошмар 11 сентября, смерть Лил, клубок нестыковок и противоречий, сплетенный официальными лицами США, – все это ушло в прошлое. Первые несколько месяцев, проведенных вместе, я почти не рассказывал Жанне о Лил, лишь упомянув о том, что в прошлом у меня была девушка, но ее больше нет. Затем однажды, заметив маленький гагатовый диск, который я все еще носил на своей связке ключей, Жанна взяла у меня ключи и пристально вгляделась в картинку: собака, разрушенное аббатство, луна.
– Уж не сентиментальное ли прошлое хранится в твоем кармане? – спросила она.
– Старая подруга, – ответил я. – Я знал ее за много лет до того, как мы с тобой встретились. Я когда-нибудь упоминал имя Лил?
– Та, что умерла?
– Да, но на самом деле она погибла. Была убита. – Я начал описывать Лил и то, что с ней случилось и что я никогда не был до конца уверен и все еще не уверен, что она мертва.
Жанна молча слушала, а потом просто сказала:
– Я знала, что у тебя кто-то был. Ты только раз упомянул, что знал кого-то, кто умер, но я всегда знала: это была она и что она была для тебя особенной.
– Лил была для меня особенной, – подтвердил я. – Но она осталась далеко в прошлом.
– Это я тоже знаю.
– Лил очень многое значила для меня. Я был влюблен в нее.
– А я рассказывала тебе о Вольфе?
Вольфганг Франк был учителем немецкого языка, с которым Жанна более четырех лет жила в Берлине.
– Конечно, – сказал я.
– Это похоже на твою историю. Я никогда не могла забыть Вольфа. Я в течение многих лет была безумно влюблена в него, но затем этому наступил конец.
– Ты так и не сказала мне, что же случилось, – произнес я. – Надеюсь, он не умер?
– Нет. Но для меня это то же самое, как если бы он умер. Он сбежал с другой женщиной, на шесть лет меня моложе. Просто бросил меня, ничего не объяснил, не пытался оправдаться, не извинился. Лишь прислал друга с фургоном забрать из нашей квартиры свои вещи. Я была опустошена. Деморализована и раздавлена еще долгое время.
– А в глубине души какая-то часть тебя хочет увидеть его снова?
Она на миг повернулась ко мне. Ее лицо было печальным.
– Не совсем. Я никогда не забуду его, но, если я когда-нибудь увижу его снова, я отвернусь и пойду прочь.
– Но такое вряд ли случится?
– Не представляю как. Он по-прежнему живет в Германии. Его новая девушка ушла от него через несколько месяцев после того, как он бросил меня. Он был учителем, она тоже. Насколько я знаю, он все еще преподает. Возможно даже, они до сих пор работают в одной школе. Понятия не имею, нашел ли он кого-нибудь еще.
Раньше она мне этого не рассказывала.
– Я этого не знал, – сказал я ей.
– Я поняла, что в твоем прошлом должен быть такой человек. Говоришь, ее звали Лил, Лилиан?
– Да.
– И она погибла в одном из этих самолетов.
– Почти наверняка. Приходиться добавлять это гадкое слово «почти». О тех терактах было сказано так много лжи, что невозможно узнать правду. Я совсем не уверен. Это случилось почти пять лет назад. Но, Жанна, я давно свыкся с тем, что ее больше нет.
Этот короткий разговор с Жанной напомнил мне не о Лил, женщине, которую я потерял, а о том, как я ее потерял, о том, как ее отняли у меня, и о невозможности узнать правду об этом. Загадка и ощущение бессилия от невозможности ее разгадать никуда не делись, равно как и гнев по поводу официальной лжи и недомолвок, отказа властей предоставить даже самые простые доказательства, которые пролили бы свет на многие вопросы, отсутствие определенности. Я был не один такой – я знал, что во всем мире тысячи людей находятся в том же положении, что и я.
Вновь возникло неотступное чувство утраты и отчаяния. Я был зол на тех, кто утаивал информацию, заставлял меня мучиться вопросами, постоянно держал на грани потери надежды. Ни одна из жертв или их близких не сделала им ничего плохого – так почему же нас так наказывают, и причем так долго? Мрачное настроение продлилось несколько дней, большую часть недели, но затем в очередной раз медленно утихло, и я вновь ощутил себя способным жить дальше.
