За первые четыре года после вступления в силу Патриотического акта США было отправлено около четырехсот тысяч таких писем – в результате был вынесен только один приговор, связанный с терроризмом. Большинство американцев, похоже, поддержали этот закон, потому что он был преподнесен им как закон о борьбе с терроризмом, который никак не отразится на жизни простых людей. В действительности Закон давал право вторгаться, обыскивать и арестовывать, как минимум сопоставимое с полномочиями властей любого откровенно полицейского государства, как, скажем, бывший Советский Союз.
В своих монологах по поводу происходящего в старой водолечебнице Татаров несколько раз упоминал Патриотический акт США. Я понял это так, что сам анклав был создан на его основе и что как только зона, включавшая водолечебницу, была отчуждена Великобританией в качестве американской территории, федеральные агенты, которых я видел в этом месте, обладали теми же широкими полномочиями за пределами США, какими они располагали бы и у себя дома. Иными словами, они обретут полномочия вторгаться в личную жизнь людей, не являющихся гражданами США, и, в частности, действовать против сегментов Интернета, находящихся за пределами США. Официально, для не американцев будут существовать правовые гарантии, но они могут быть оспорены в суде, а результат будет отложен в связи с принятием нового типа международного права.
Точность. Почему Татаров так высмеивал мой интерес к точности? Моя дисциплина – это наука, где точность – качество, к которому нужно стремиться. Математики – не естествоиспытатели и склонны описывать высшие достижения своей области в органических терминах, таких как красота, совершенство, изящество, поэзия. И это не чрезмерное преувеличение. Понятия высшей математики часто мимолетны, неосязаемы, уклончивы – они невыразимы, кроме как в терминах других математических идей или существующих теорем, которые сами по себе основаны на смутных следах доказанных гипотез.
Физическая и душевная травма. Татаров довольно подробно описал различие между физической и душевной травмой. В повседневной жизни большинство людей инстинктивно это понимают.
Внезапно я вспомнил чувство острой боли, какую неожиданно испытал, обнаружив, что регистраторы полетных данных и диктофоны почти всех самолетов, угнанных 11 сентября, либо не были найдены, либо были безнадежно повреждены. Это был личный удар, конец надежде, которую я до сих пор лелеял в глубине души. Я знал, что в прошлом практически не существовало авиакатастроф, в которых регистраторы полетных данных либо не удалось обнаружить, либо они были повреждены до такой степени, что извлечь из них информацию не представлялось возможным. Столкновения со зданиями были катастрофическими – сильнейший удар, мощные взрывы, огонь, очевидно, настолько сильный, что сталь светилась вишнево-красным, – но с точки зрения авиакатастроф там не было никаких дополнительных причин для разрушения. Многие десятки других авиакатастроф, столь же ужасающих и разрушительных, не помешали извлечению данных из черного ящика. Запас прочности записывающих устройств рассчитан таким образом, чтобы выдерживать нагрузки такого рода аварий.
(Паспорт одного из угонщиков был якобы обнаружен в развалинах башен-близнецов и рассматривался как важная улика. Эта книжица из картона и бумаги, пронесенная в самолет ее владельцем, каким-то чудом пережила столкновение, взрыв и высокую температуру, в то время как усиленные, жаропрочные металлические корпуса регистраторов полетных данных якобы их не выдержали.)
Вся тема регистраторов полетных данных 11 сентября была откровенной ложью – кто-то сфабриковал доказательства, сфальсифицировал историю. В этой лжи было нечто настолько вопиющее и оскорбительное, что я почувствовал себя оклеветанным ею, травмированным, задетым за живое, говоря словами Татарова.
Социальные сети. В 2006 году, когда я встретил Татарова в старой водолечебнице, феномен социальных сетей был маловажной частью Интернета. В марте того же года был создан Twitter, а Facebook, который ранее был известен только в университетах, переживал первый период своего расширения. Быстро возникали другие интерактивные форумы. Последовавший вскоре их экспоненциальный рост не был ни неизбежным, ни очевидным, но концепция была ясна с самого начала.
Татаров и люди, с которыми он был связан, хорошо осознавали потенциал социальной революции.
Социальные сети – это всего лишь часть процесса коммуникации и по своей сути безвредны, но поскольку они с трудом поддаются контролю со стороны правительства, тоталитарные режимы или элементы внутри них воспринимают их как угрозу. Когда власти жаждут контроля, ими движет желание избежать ответственности за свои действия. Жесткий контроль перемещает их в темные области.
Контроль или его попытки неизбежно ведут к цензуре, которая, в свою очередь, ведет к соблазну манипулирования. Когда мотив злонамерен, факты и известные события перестают быть эмпирическими. Их можно низвести до теорий, подозрений, лжи, якобы имевших место заговоров. Их можно отредактировать. Под сомнение ставится сама история. Ошибки или неверные суждения тех, в чьих руках бразды власти, получают свое оправдание, их неправомерные действия умалчиваются или скрываются от граждан, предрассудки начинают поощряться, воображаемые угрозы рассматриваются как реальные, что способствует развязыванию войн.
Все, что сказал или имел в виду Татаров, напрямую связано с последствиями 11 сентября.
Результатом была война. Войны никогда не начинаются из высоких побуждений, какой бы софистикой они ни сопровождались. Война – самая низшая, самая постыдная деятельность человека. Война – это всегда спор из-за территории и собственности, нехватки воды, нехватки еды, потребностей в минеральных ресурсах, антагонистических политических теорий, религиозного фанатизма, расовых предрассудков, обыкновенной кровожадности.
Лил и я. Они знали о нас. Наши имена были связаны. Мы были участниками событий 11 сентября.
Все это было правдой, но они ошибались в деталях. Им казалось, что они знают все, но всего они не знали. Они сказали, что в тот день мы были в Нью-Йорке. Или что мы были вместе в другом самолете. Они не знали, что Лил находилась на борту одного из уничтоженных самолетов, того самого, на который ее муж, имевший прямое отношение к происходящему, посадил ее в тот день. Это был самолет, о котором они якобы знали больше всего; тот, у которого была фальшивая запись регистратора полетных данных; тот, которому они разрешили войти в закрытое небо над Вашингтоном, округ Колумбия, самое жестко контролируемое и защищенное воздушное пространство в мире.
Это доказывало, что их разведка была не так хороша. Они не знали всего обо мне или Лил. Они плохо работали с деталями. Они облажались. Факты ускользнули от них. Они думали, что могут изменить реальность, но им должно быть понятно, что они не могут этого сделать.
Глубинный смысл. По словам Татарова, молодых людей в старой водолечебнице очень интересовали теракты 11 сентября. По его словам, если они чего-то и не знали о событиях 11 сентября, то лишь каких-то мелочей, которыми можно пренебречь. В этом и заключался смысл их присутствия на острове. Но даже сам Татаров не знал всего. То, что он называл мелочами, на самом деле было пренебрежением к чувствам реальных людей, к разбитым сердцам, к утраченным жизням.
