Я, не дожидаясь особого приглашения, запрыгнул в вагон.
— А что за Тимоха-то?
— Так это… помощничек наш, — пожал плечами Егор. — На погрузке-разгрузке его используем. Умный — страсть! И проку с него больше, чем с десятка дармоедов путейских. Вы, если что, не беспокойтесь, он далеко, до вас не дотянется. Да и вообще, он смирный.
Озабоченно прислушавшись, он вдруг засуетился, быстренько задвигая дверь вагона и лязгая засовами.
— Всё, мне бежать надо, вашблагородие! Вы, как на выход соберётесь — засов дёрните верхний, окошко откроется, через него выберетесь. Счастливого пути!
— Да что за Тимоха-то? — переспросил я, перекрикивая стук колёс проходящего по соседнему пути поезда. Но Егора, кажется, уже и след простыл.
Я огляделся, щурясь и дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. Свет в вагон проникал лишь через немногочисленные щели в верхней части вагона и рядом с дверями. Но в одном Егор точно не обманул — внутри было так тепло, что сразу захотелось расстегнуть шинель. Даже немного душновато. Пахло сеном, свежеструганными досками и чем-то терпким, звериным. Будто в сарае каком-то.
Из дальнего конца вагона донеслось громкое фырканье, заворочалось что-то большое, тяжелое, так что доски пола ощутимо задрожали под ногами. Я невольно попятился, всматриваясь в темноту. Поначалу даже решил, что мне померещилось. Однако, протерев глаза, разглядел наконец огромную косматую тушу своего попутчика во всех подробностях.
Батюшки-светы, да это же мамонт!
Интерлюдия. Феликс
«Отчего люди не летают, как птицы?» — с горечью вопрошала девица из слезливой пьески, почему-то так популярной у старичья.
Впрочем, с возрастом Феликс и сам стал иначе воспринимать этот монолог.
Подростком, уже научившись пользоваться своим Даром, он лишь смеялся над глупыми мечтаниями обычных людей. Он обожал взлетать и приземляться в людных местах, стремительно проноситься над улицами на глазах изумленных и испуганных прохожих. Чувства гордости и превосходства переполняли его. Он упивался собственной силой.
Нет ничего более сладостного и захватывающего, чем чувствовать, как невидимая, неведомая, но послушная сила поднимает тебя в воздух и влечет вперёд. Ветер бьёт в лицо, плащ трепещет за спиной, как крылья, сердце то бьётся сильнее, то замирает от восторга на особо стремительных и опасных пируэтах.
Отец ворчал, называя Феликса позёром и безрассудным мальчишкой. Несколько раз даже доходило до домашнего ареста.
Сейчас Феликс вспоминал о тех временах даже с ностальгией. Потому что тогда полёт что-то для него значил. Повзрослев, он понял, что знаменитый фамильный Дар Орловых — пустышка. Не более чем эффектный трюк. Максимум — способ сэкономить на извозчике или билетах на поезд.
Что проку в том, что человек может летать, как птица? Какую власть над другими это даёт? Как помогает расправиться с врагами? На поле боя этот Дар полезен разве что для разведки. Да и то, риск слишком велик. Есть Дары, позволяющие делать тоже самое, но куда эффективнее. Повелители зверей, умеющие смотреть чужими глазами, могут управлять целой стаей птиц-шпионов. Аргусы и вовсе могут обозревать огромные расстояния, не сходя с места.
Нет, военная карьера ему не подходила. К тому же и отец был против. Аристарх Орлов относился к безопасности своего единственного наследника с особой, подчас маниакальной тщательностью. Порой Феликс чувствовал себя орлом, запертым в золотой клетке.
И вот тут-то он осознал истинный смысл того монолога из «Грозы». Летать-то он умел. Но это не делало его свободным. Несмотря на высокое происхождение, он был вынужден постоянно подчиняться — отцу, преподавателям и гувернёрам, потом — вышестоящему начальству. Государю, в конце концов. Он чувствовал, что всегда скован законами, предрассудками и глупыми правилами. Остальные воспринимали их, как должное, но его любые ограничения приводили в тихую ярость.
И он быстро понял, что даёт настоящую свободу. Власть. И только она.
Заложив крутой вираж, Феликс пошёл на снижение, падая почти вертикально головой вниз. На несколько мгновений он даже отпустил Дар, позволяя гравитации схватить его в свои цепкие лапы. Ощущение свободного падения заставило сердце тревожно трепетать.
Улицы Демидова стремительно приближались, превращаясь из цепочки смутных огней в узнаваемые места. Вот старая плотина через Исеть, Кафедральная площадь на разбухшем изгибе реки, старые заводские корпуса, Монетный двор, арка моста на Покровском проспекте…
Метрах в тридцати над землёй он подхватил себя Даром и резко свернул, полетев вдоль реки на юг, к родовой усадьбе на Александровском. Ветер на скорости, несмотря на плотный утеплённый воротник, забирался за шиворот и неприятно холодил спину. Ещё один досадный недостаток его Дара. Феликс был гораздо быстрее отца, и мог летать без отдыха гораздо выше и дальше. Но у него пока не получалось выстраивать защитный кокон из эдры, который защищал бы его от ветра и холода на таких высотах. Приходилось прибегать к костылям в виде специальной лётной маски и костюма.
Усадьба Орловых располагалась у самого берега реки и даже имела собственный участок набережной. Помпезное трёхэтажное здание в стиле классицизма имело приметную архитектурную особенность — большой открытый балкон на третьем этаже, выступающий вперёд, будто трамплин. С высоты он был хорошо заметен, тем более что в любое время суток и любую погоду освещался по периметру мощными эмберитовыми фонарями.
Потому что это не балкон. Это посадочная площадка.
Феликс приземлился, филигранно рассчитав направление и скорость — так, что полёт без паузы перешёл в шаг, будто он плавно соскользнул с неба по невидимой горке. На ходу срывая с головы надоевший лётный шлем, похожий на маску чумного доктора, и сбрасывая плащ, он окликнул дворецкого:
— Семён!
Балконные двери были полуоткрыты, и он распахнул их, не касаясь, толкнув вперёд волну сжатого воздуха. Ещё один трюк, связанный с фамильным Даром. Увы, по этой части он во много раз слабее отца. Тот, говорят, в молодости мог толпу людей разметать подобным вихрем, налетев с неба. Феликс же едва ли смог бы сшибить с ног даже одного.
Стекла в распахнутых настежь дверях задребезжали, грохот отозвался эхом в длинном полутёмном коридоре.
— Семён! — уже с заметным раздражением повторил Феликс и наконец расслышал торопливые шаги прислуги из-за поворота.
Дворецкий — немолодой уже мужчина в жутко старомодной зеленоватой ливрее, выскочил из-за угла с вытаращенными от волнения глазами.
— Горячую ванную мне через пятнадцать минут! — скомандовал Феликс. — И бутылку шампанского!
— Что праздновать собрался? — раздался мрачный голос из-за спины дворецкого.
Следом показался и сам Аристарх Орлов, восседающий на сделанном специально под него передвижном кресле. Резко толкая руками блестящие ободы колёс, он проехал вперёд, потеснив слугу. Зыркнув на него, бросил:
