В своем ортопедическом корсете он позировал художнице Элис Нил
[552], чья обличительно-жестокая кисть отобразила его, до пояса обнаженного, сидевшего на диване с закрытыми глазами, со сцепленными на коленях руками, со шрамами и обвислыми, словно у старухи, грудями.
Говорили и писали, что Уорхол явил восторженной публике образ христианского мученика новейших времен. Льстивые языки сравнивали его со святым Себастьяном. Из него сделали Ecce Homo
[553], икону современного эксгибиционизма. Нельзя сказать, что все это ложно, но недостаточно и искаженно, потому что неполно и ориентировано в негативном направлении.
Во французском языке есть два слова, очень похожие по написанию, но абсолютно разные по смыслу: jaculatoire и éjaculation. Первое употребляется в значении «приносить краткую и горячую молитву», второе означает «извержение семени из мужского полового органа». У Уорхола так же, как во французском языке, «смерть» и «воскрешение», означающие результаты двух разных действий, становятся почти синонимами.
«Убийство» и «смерть» – двухминутная вспышка – обрушиваются на него, словно экстаз после долгого погружения в обморок. Все близкие к Уорхолу люди отметили это и сказали вслух. Почти незамеченным остался короткий, пришедший следом период горячей молитвы.
Биографы предпочитали повторять, что Уорхол сразу же по выходе из больницы поспешил на 42-ю улицу посмотреть порнографические картинки. Они пишут об Уорхоле однобоко, рисуют его с той стороны, которая всем известна. Она есть и довольно заметна, к чему это отрицать, но она не единственная. Страх физического исчезновения, связанный с утратой нормального функционирования внутренних органов, безусловно присутствовал, равно как и явственные признаки «горячей молитвы», которая удивительным образом распространилась и на его отношения со своим «убийцей».
Когда был ранен Папа Римский и когда он с револьверной пулей в теле еще лежал на площади Святого Петра, первыми его словами, едва слышными, были словами не только прощения, но любви и примирения с человеком, пытавшимся отнять у него жизнь.
Удивительно похожие слова адресовал Уорхол Валери Соланас: «Я ничего не имею против Валери Сола-нас, – сказал он. – Когда вы кого-нибудь задеваете, вы никогда не знаете, насколько глубока его боль».
У Сэмюэла Беккета, получившего в спину удар ножом от неизвестного, тоже не было гнева и ненависти. Он тоже очень хотел встретиться со своим «убийцей», в меньшей степени для того, чтобы «понять», но скорее, чтобы найти возможность стать ему, в некотором роде, соучастником, как ни странно это звучит.
«Горячая молитва» – это и есть то удивительное желание объединения, его испытывает жертва по отношению к своему палачу. «Горячая молитва» – это движение навстречу другому, и удивительно наблюдать его у Уорхола, который зарекомендовал себя человеком без сердца. Вот здесь он, возможно, чуть-чуть приоткрывал нам себя настоящего, только глубоко спрятанного.
Глава седьмая. Энди-денди
«Я – другой».
Артюр Рембо, письмо Жоржу Изамбару
[554], май 1871 года Дендизм Уорхола – его особенность, а может быть, и странность, но в первую очередь его потаенное «я». Вот он – в элегантной, черного цвета, одежде которую он выбирал с особым тщанием, во взлохмаченном, бесцветном, как волосы альбиноса, парике. В его внешности все было продумано до мелочей, поэтому она производит нужное впечатление: она совершенно искусственна.
Одни исправляют недостатки своей внешности, другие их скрывают, Уорхол нарочно их выпячивал и приумножал. Помимо первого зрительного впечатления он становится изображением. Черно-белым. Он «создает воздействие внешностью», как сказал Бодрийяр. Браммел
[555] использовал более точное выражение для определения этого: The making of me
[556].
Сделать из своей жизни произведение искусства: это выражение постоянно появляется на устах всех денди. Оскар Уайльд говорил Андре Жиду: «Весь свой гений я вложил в свою жизнь, своим произведениям я отдал всего лишь свой талант».
А что Уорхол? Уорхол свой гений вложил в оба «дела»: и в произведения, и в свою приводящую многих в смущение жизнь. Дендизм Уорхола почти ничем не отличается от дендизма Браммела, Бодлера или Оскара Уайльда и даже Жана Лоррена
[557]: скука, отстраненность, нейтралитет, безразличие, бесстрастность, ирония – более или менее язвительная, непроницаемость, нарциссизм, любовь к разного рода ухищрениям, ко всему холодному, стерильному, неопределенные сексуальные влечения… Все налицо.
Библиотекарь Карлтон Уиллер познакомился с Уорхолом в отделе иконографии публичной библиотеки, где тот был частым посетителем. Изучая библиотечный фонд, он часто находил новые идеи для своих работ. Вслед за Дэвидом Бурдоном Уиллер повторял: «У него было врожденное чувство элегантности, но он хотел быть похожим на оборванца, на “нищего принца”, который может позволить себе очень дорогую обувь, но с упоением насмехается над этим и ведет себя так, словно эти ботинки ничего не стоят. У него были умопомрачительные туфли фирмы Brooks Brothers, но, прежде чем надеть их для выхода, он заляпывал их красками, топил в ванне с водой, бросал котам, чтобы они в них писали».
Не будем слишком подробно останавливаться на одежде, поскольку если настоящего денди интересует его гардероб и выбранный им стиль, то он с соответствующим самозабвением им занимается, не показывая виду, сколько усилий на это тратится.
Но кто такой настоящий денди? Узнать его помогут три простых признака: выставленная напоказ индивидуальность, небрежное отношение (без категоричного разрыва) к общепринятым ценностям, постоянная невозмутимость.
Если мы довольно часто сталкиваемся с желаниями публики отвергнуть утонченность облика таких людей или поставить под сомнение элегантность их одежды, то подобное заблуждение возникло не сегодня: еще в 1879 году Барбе Д’Оревильи
[558], автор небольшого трактата «О дендизме и Джордже Браммеле», вынужден был бросить вызов подобному мнению. «В этом весь мир ошибается, даже сами англичане! – удивлялся он. – Не поэтому ли их Томас Карлейль
[559], автор Sartor Resartus
[560], не так давно снова посчитал себя обязанным поговорить о дендизме и денди в своей новой книге, под названием «Философия костюма»? Но Карлейль, призвав на помощь хмельной карандаш Хогарта
[561], нарисовал модную гравюру и сказал: «Вот – дендизм!» Карикатура!
