Перещеголял ли Бодлер в эксцентричности поведения самих денди, признаваясь в том, что «самое опьяняющее в дурном вкусе – это изысканное удовольствие вызывать отвращение»? Мишель Лемер в своей книге «Дендизм от Бодлера до Малларме» хорошо объяснил суть происходившего: «Эксцентрик (человек эксцентричного поведения) привлекает внимание, но не столько к самому себе, сколько к тому персонажу, в которого он желает перевоплотиться. Все судачат о нем, но только этот “он” – существо придуманное, собранное из разнородных фрагментов. Таким образом, он “убивает разом двух зайцев”: выставляет себя напоказ и прячет свое я».
«Я – другой», – сказал Рембо.
Уорхол всегда думал о себе иначе, чем он представлялся на самом деле. Он говорил: «Я всегда верил в рассеянный свет и “розовые” очки. Я верю в пластическую хирургию».
Готье вспоминал Бодлера, который говорил измученным голосом, живо интересовался любыми отклонениями от природы, приходил в восторг от нарядов, парфюмерии, наркотиков, развращенности века и порчи нравов.
Катюль Мендес
[570], захлебываясь счастьем, говорил про Оскара Уайльда: «Я обожаю этого молодого человека, в нем соединились все пороки». Сент-Бёв: «Месье Бодлер нашел способ обосноваться на самом краю узкой полоски земли, считающейся необитаемой, по ту сторону границы всем известного романтизма, возведя для себя причудливую беседку, в высшей степени вычурную, однако кокетливую и таинственную, где порой слышен разговор Эдгара По, цитируют изысканные сонеты, одурманивают себя гашишем, чтобы затем пуститься в пространные рассуждения, где “вкушают” опиум и тысячу других мерзких наркотиков, приготовляя их в чашках тончайшего фарфора».
Говоря о женщинах Бодлера, Готье упоминал, что вместо живого лица у них – «маска из свинцовых белил и румян, их глаза густо обведены угольно-черным карандашом, губы выкрашены алой помадой и напоминают кровоточащие раны». Дез-Эссент обладал богатой коллекцией парфюмерии и средств для макияжа, одно перечисление которых Гюисманом
[571] – уже наслаждение. Жан Лоррен предстал с сильно накрашенными и обведенными карандашом глазами, невероятно огромными и тяжелыми кольцами на пальцах рук. Уорхол пользовался румянами для щек, тушью для ресниц. Он красил брови, правда не всегда, под цвет парика, который надевал в этот день. «Вторая вещь после макияжа, которая формирует облик мужчины, – это одежда», – писал он в своей книге «Моя философия от А до Б».
«Денди должен жить и спать перед зеркалом», – пишет Бодлер в своем эссе «Мое обнаженное сердце».
Уорхол надевал двойную маску. Боб Уилсон
[572] рассказывал, что Уорхол, которого многие считали жадноватым и даже скрягой, отдал ему пять больших рисунков. Средства от их продажи должны были пойти на финансирование показа в Париже его первого фильма «Взгляд глухого», сыгравшего важную роль в его карьере. Но в то время Боб Уилсон был еще неизвестен. После своего первого успеха, состоявшегося во многом благодаря тем подаренным рисункам, он ушел в мир театра. Поистине бесценный подарок… По возвращении из Европы он ужинал с Уорхолом в ресторане. Ожидая, пока принесут заказанные блюда, Энди нарисовал что-то прямо на скатерти, и Боб Уилсон воскликнул: «Энди, твои рисунки просто чудесны!» Уорхол посмотрел на него и тихо произнес: «Я не рисую, а всего лишь копирую».
Несколько претенциозный художник, без сомнения, талантливый, застенчивый и чувствительный, в 1950-х годах Уорхол везде, где только мог, подсматривал и брал на заметку разные детали во внешности и поведении людей, чтобы затем, примерив их к себе, вылепить из себя новый персонаж – занятный, недостижимый, инертный, «взявший на вооружение» безразлично-равнодушное выражение лица, холодный взгляд, наполненный отстраненностью и вялой пассивностью. Искусственное, шелкографически выполненное произведение, способное существовать только в одной этой реальности. Там, где не рисуют, где копируют. Там, где возможна только такая жизнь – светонепроницаемая, фригидная, созданная из вакуума, где царит пустота, где сияет только одна звезда.
Малларме, младший преподаватель английского языка, с очень скромным заработком, решил употребить все свои силы на создание некой совершенной, неизмеримо богатой реальности, в которой были бы восстановлены художественные ценности. Он окружал себя таинственностью и для многих оставался неподступным. Его философия? Не подталкивать к действию. Его метод? Вежливость, граничащая с чопорностью, которая не давала приблизиться к нему, прочно закрепила за ним славу чудака и редкого оригинала.
Когда Рауль де Валлонж, герой Жана де Тинана
[573], отстаивал право денди быть бесполезным и ничтожным, возможно, он наиболее точно выразил суть той позиции, которую впоследствии займет Уорхол. Когда, например, Рауль заявлял о намерении приняться за написание исторической книги, то тут же уточнял, что он абсолютно не библиотечная крыса, путается в датах, приводит высказывания, не проверяя их достоверность, может сам придумывать цитаты, присваивать себе мысли великих писателей, ни словом не упомянув об их истинных авторах… но все это не имеет никакого значения. «Не принимайте всерьез мою историю, – советовал он, – я пишу невесть что».
Как бы то ни было, но Бодлер говорил: «Денди не делает ничего». Его ужасает возможность быть причисленным к какой-либо профессии. Но если денди может быть поэтом, то может ли он быть художником? Роже де Бовуар
[574], о котором Александр Дюма говорил, что у него неиссякаемые доходы и такие же неиссякаемые вкус и умение жить, подчинял все-таки свои профессиональные занятия выбранному им образу жизни. Но, как мы видим, Оскар Уайльд-денди был непримиримым врагом Оскара Уайльда-писателя.
На самом деле любой денди – это художник, но произведение искусства он создает из собственной жизни, и это произведение уходит в небытие вместе с ним. Это хорошо видно на примере Браммела: едва он уехал из Англии, спасаясь бегством от своих кредиторов, устроивших на него настоящую охоту, оказался в глубокой нищете. За невозможность уплатить долги он оказался в тюрьме, после чего последовали помутнение рассудка и смерть. Для денди, как для Венсана де Вуатюра, который ни за что на свете не соглашался, чтобы его принимали только за поэта, искусство – это игра, развлечение, возможность блеснуть в светском обществе, но не всерьез, шутки ради.
