«Сумасшедшие всегда приводили меня в восторг, – писал он в “ПОПизме”, – они такие выдумщики, они просто не в состоянии делать что-либо обычным, нормальным образом. Они никогда ни на кого не нападают и докучают только самим себе. Каким образом тогда смог бы я узнать, кто есть кто? Страх, который я испытываю, когда заставляю себя спускаться на лифте, вынуждает меня думать, что я больше никогда не смогу разговаривать с тем, чьи глаза покажутся мне странными. Когда я думаю об этом, то сильно печалюсь, потому что это относится ко всем людям, с кем мне бывает хорошо».
В той же книге, через несколько страниц, встречаем следующее дополнение: «В то же время я боялся, что без этого мира сумасшедших, наркотиков, неумолкающей болтовни, без всего этого абсурда, я потеряю свою способность к творчеству. Что ни говори, но все они были для меня источником вдохновения с самого 1964 года. Я часто думаю, смог бы я сделать хоть что-нибудь без них». Но теперь он знал, что не сможет сделать хоть что-нибудь вместе с ними, потому что все, что раньше приводило в восторг, теперь его пугает; потому что удовольствиям, которые предлагала эта сумасшедшая богема, настал конец, пришло время перешагнуть через них, продолжать жить, двигаться вперед.
Конец одного мира
1970 год подстегнул события: исчез без предупреждения Билли Нейм, раздосадованный, чтобы не сказать больше, Герард Маланга тоже ушел. Его уход был связан с изменением направления журнала Intervier, а также вскрылись его нечистоплотные махинации с продажами работ, которые не были выполнены художником, что само по себе – далеко не новость, однако Маланга удостоверял их подлинность и подписывал именем Уорхола, а это уже называется торговлей подделками.
Уорхол действительно никогда не вдавался в формальности. Его даже забавляли такие проделки, поскольку много лет дружбы до поры до времени брали верх над всеми недоразумениями. Но рынок есть рынок. Появление таких фальшивок бесспорно не способствовало престижу художника. Энди стал раздражаться. Маланга его не шокировал, он ему надоел. Все его выходки, на которые когда-то Уорхол закрывал глаза и которые, возможно, проделывались не без его согласия, теперь перестали его развлекать. Нужно все взять в свои руки: мы теперь живем в другом мире, даже если бывший сотоварищ не исчез окончательно и вспоминался порой добрым словом.
В 1971 году умерла Эди. Ей было 28 лет.
Мать Энди, прожив с ним почти двадцать лет, осенью 1970 года вернулась в Питтсбург. Это было вызвано необходимостью: она теряла память, забывала принимать лекарства вовремя или, наоборот, глотала их без разбора. Уорхол часто отсутствовал, уезжая по приглашениям на выставки, даже в Европу, поэтому он беспокоился за нее: как бы она не заблудилась; как бы не произошел несчастный случай; не забыла ли она запереть дверь или не пустила ли в дом не пойми кого – проходимца, бандита или кого похлеще.
Как-то раз полицейский нашел ее бесцельно бродившей по улицам города. Пожилая женщина не могла объяснить, где она живет, и только благодаря адресу, написанному на коробочке с ее лекарством, полицейский привел Джулию домой. Там он нашел возле телефонного аппарата имена и номера телефонов ее родных в Питтсбурге и сразу же связался с ними. Из Питтсбурга позвонили на «Фабрику» Энди. Его там не оказалось. Тогда позвонили кому-то из соседей. Между тем Энди пришел домой и был просто ошарашен, увидев, что одна группа полицейских кружит вокруг его матери, а другая бродит по всему дому.
Уорхол в самом деле прятал за своим пресловутым эксгибиционизмом тайный внутренний мир и старательно защищал его от посторонних глаз. Надо вдумчиво расшифровывать, впрочем, как вообще все, что говорил Уорхол, вот эти слова в книге «Моя философия от А до Б»: «Ничего не надо прятать, за исключением того, что ты не хотел бы позволить увидеть своей матери. Исключительно по этой причине я боялся умереть, потому что тогда моя мать вошла бы ко мне в комнату и обнаружила бы вибратор, а еще все то, что я написал о ней в свем “Дневнике”». Разумеется, ему также не хотелось, чтобы полиция наткнулась на порножурналы и фотографии, которыми были забиты ящики стола в его комнате; на садомазохистское обмундирование; на медикаменты, по составу близкие к наркотикам; огромное количество косметических средств – куда больше, чем у любой женщины, с помощью них он пытался скрыть многочисленные прыщи и депигментационные пятна на коже… многое другое, чего мы не знаем и никогда не узнаем, что лежит в самых дальних тайниках души, ума и тела каждого человека.
В Питтсбурге Джулия жила сначала в семье своего сына Джона, а затем – Пола. Через три месяца с ней случился апоплексический удар, и ее срочно положили в больницу в очень тяжелом состоянии. После больницы ее поместили в дом престарелых, в пригороде Питтсбурга, где 28 ноября 1972 года, через год и девять месяцев, она умерла в возрасте восьмидесяти лет.
Энди на ее похороны не приехал. О ее смерти он не сказал никому, даже самым своим близким друзьям.
Фред Хьюз узнал о смерти его матери случайно, когда ответил на телефонный звонок от Джона Вархолы. Даже Джед Джонсон, который жил с Уорхолом, узнал об этом три года спустя, когда в разговоре с Джеймсом, сыном Пола, спросил его о бабушке… Это говорит о многом. Он предупреждал нас о трудности, которая стояла, стоит и будет стоять на пути биографов, окутывая тайной свою человеческую натуру, она всегда ускользает и прячется. Он позволял увидеть пропасть, какая разделяла собранные свидетельства и «факты» от «правды».
Можно, конечно, заключить, что Уорхол поступил с матерью так же, как поступил с Билли Неймом и Малангой: он удалил их из своей жизни вместе со «старым миром». Самое ужасное – эту вероятность нельзя исключать. Это может показаться грустным, однако – нет. Никакого ложного пафоса. Уорхол существовал в логике перелома. Картина размыта, на ней почти нет изображения, она меняется. Энди никогда не сочувствовал.
Еще несколько редких фильмов, и с кино будет покончено, но имя Уорхола время от времени будет появляться, как режиссера длиннометражных лент, снятых оператором Моррисси. Оборотная «сторона медали» такого сложившегося порядка: Уорхола часто будут ссужать деньгами за фильмы, которые он не только никогда не снимал и даже не задумывал как проект… а просто ради того, чтобы «заручиться» его именем в титрах.
Кто его ненавидел, притворялись, будто находят «уморительными» его шутки, которые вовсе ему и не принадлежали. Например, Рекс Рид, критик из New York Times, написал в статье от 2 февраля 1969 года: «Flesh – фильм безумно забавный и в высшей степени новаторский… первый достойный фильм Энди Уорхола, который я видел» – и ехидно добавил: «Возможно потому, что от Уорхола там ничего нет».
В отличие от него, единственный, или почти единственный, истинный почитатель Уорхола – Йонас Мекас в The Village Voice 9 января 1969 года высказался так: «Меня удивляет, что многие принимают этот фильм за работу Энди Уорхола: Flesh – это всего лишь брошюрка из секс-шопа, в ней нет ничего особенного, никакой эстетической или стилистической ценности… В любом фильме Уорхола, даже если в нем занят лишь один актер, всегда есть ощущение того, что увиденное на экране – это подлинный фрагмент, взятый из настоящей жизни. В фильме Моррисси, даже если занятый в нем актер исполняет свою роль очень натурально, всегда есть ощущение, что этот актер “ломает комедию”».
