Почему 1968 год? Именно в этом году он принял участие в IV выставке Documenta в Касселе, в Германии, уже в то время, одном из самых престижных мировых событий в области визуальных искусств. Именно в этом году Понтус Хультен
[623] принял его работы в свой престижный Музей современного искусства в Швеции для ретроспективного показа, сыгравшего важную роль в карьере Уорхола. Понтус Хультен вскоре добился места директора Музея современного искусства в Центре Помпиду, в то время был одним из самых влиятельных художников и популярной личностью, притягивавшей к себе внимание буквально всех, где бы он ни появился.
«Энди заручился довольно весомой поддержкой: ее обеспечивал Понтус Хультен, – писала Илеана Соннабенд. – Понтус не только выставил его в своем музее в Швеции, но и купил наиболее значимые работы. Понтус дружил с Энди».
Очень важно иметь поддержку. В 1967 году, когда Уор-хол находился на пике славы, Кастелли смог продать его картины в Нью-Йорке за целый год на сумму всего в 20 000 долларов, а это куда меньше, чем получали Джаспер Джонс или Раушенберг от продажи всего одной своей работы. Несмотря на невероятный успех в средствах массовой информации, Уорхол не продавался или продавался ничтожно мало. Его не воспринимают как серьезного художника.
Трудно переоценить значение телефонного звонка от Понтуса Хультена с предложением взять для экспозиции работы Уорхола, даже принимая во внимание тот факт, что сегодня нам трудно понять и представить масштаб трудностей, с которыми в те годы была сопряжена организация подобной выставки.
В 1969 году Уорхол вновь пустился на поиски новых идей. Его захватило творчество некоторых художников, прокладывавших новые направления в современном мировом искусстве или в области лэнд-арта
[624]: Денниса Оппенгейма
[625], Роберта Смитсона, Майкла Хайзера
[626], Уолтера де Мария, Роберта Морриса. Эти художники работали, в основном, в Неваде, на юге Калифорнии, в пустынях, в кратере вулкане, на дне высохшего озера или на берегах Большого Соленого озера в штате Юта. Уорхол вновь экспериментировал, но на этот раз результаты оказались не слишком убедительными. То он пытался использовать ветер, выдуваемый кузнечными мехами, вмонтированными в большую картонную коробку; то так называемый снег – маленькие полиэтиленовые белые шарики, мечущиеся внутри стеклянного ящика, взвихренные вращающимся в трех плоскостях вентилятором; то дождь, который «вырабатывало» некое устройство, «перешагнувшее» рамки вспомогательного механизма и приобретшее статус самостоятельного экспоната. Его можно было увидеть на Всемирной выставке EXPO 70 в Осаке проливающим настоящие дождевые струи на пластиковые «Цветы».
В то время легкий шепоток летал от одного «знатока» к другому, обрел силу скандальной новости, благодаря откровенным заявлениям самого Уорхола, утверждавшего, что сам он не прикасается больше ни к одной картине. «Бриджид Полк все делает за меня». Пресса с готовностью подхватила это признание и уверила своих читателей, что Бриджид Полк также подписывала за него картины. На все расспросы художница отвечала: «Энди больше не занимается рисованием. Все делаю я, включая и новые банки с супом». «Это было ошибкой, – сетовал Уорхол в книге “ПОПизм”. – Я просто хотел посмеяться. Это был неверный шаг».
Ошибка ли, нет ли, однако германская пресса подхватила «информацию» и коллекционеры, забеспокоившись, принялись осаждать Фреда Хьюза требованиями разъяснить, чьи работы они купили, Бриджид Полк или Энди Уорхола? Дело было серьезным. «Чтобы всех успокоить, мне пришлось выступить с публичным заявлением, – писал Уорхол в той же книге. – Фред день и ночь ругал меня последними словами. Он замучился делать международные заявления, отвечая на вопросы людей, которые инвестировали сотни тысяч долларов в мое творчество, которое, ха-ха, было именно шуткой». Затем он добавил: «Я понял раз и навсегда, что одно необдуманное легкомысленное замечание, брошенное в прессу, может обернуться такими проблемами, что недолго и до аннулирования контракта».
Однако это не помешало ему пошутить еще раз, и снова эта шутка была принята всерьез и долго обсуждалась в прессе, подняв множество слухов, разлетевшихся во все стороны, словно волны от брошенного в воду камня. Уорхол решил поменять фамилию и намерен был отныне зваться Джоном Дои. «Вот незадача! – сетовала Times от 12 апреля 1971 года. – Уорхолу не хватило оригинальности!» (Дои – эквивалент французским фамилиям Дюран или Дюпон…) Вместе с тем намек был прозрачен, но журналисты его не поняли: несмотря на свою известность, Уорхол очень хотел присоединить к известности и славе абсолютно незнакомое никому имя…
В итоге, после ретроспективы, организованной и показанной Понтусом Хультеном в Швеции, Художественный музей в городе Пасадена в мае 1970 года устроил подобную выставку, которая затем проехала по городам: Чикаго, Эйндховен, Париж, Лондон и, наконец, Нью-Йорк.
Уорхол радовался и тревожился одновременно: полноценная ретроспективная выставка его работ, вдруг она принесет ему вреда больше, чем пользы?! Он все-таки настоял на том, чтобы из экспозиции были убраны его дебютные картины, которые он выполнял еще сам, вручную, а также ограничил количество работ с изображением суповых банок, катастроф и цветов, остановившись на нескольких их вариантах. Энди отобрал некоторые портреты (Этель Скалл, Мона Лиза) и рисунки бакалейных коробок. Организатор выставки Джон Копланс без колебаний согласился с предложениями художника, а Уорхол, проведя тщательный отбор картин, сделал свою идею, свое видение предстоящей выставки более понятным.
Все-таки Уорхол не мог успокоиться. Действительно, он стал настороженно относиться к новому поколению художников, уже заявивших о себе, на что обращал внимание Лео Кастелли, который по-прежнему оставался с Уорхолом в отношениях полудружбы-полувражды. Действительно ли он считал эту идею с ретроспективой устаревшей, банальной и смешной, как сам о ней отзывался? Сожалел ли он, что на ней не оказалось новых работ Энди? Все одновременно.
Но тревоги оказались напрасными: когда 1 мая 1971 года в Нью-Йорке открылась выставка, всем стала ясна гениальная задумка автора: он развесил картины по стенам, полностью оклеенным обоями, разрисованными, его же рукой, головами коров. Эффект получился захватывающим. Всех сразила остроумная тактика этого поступка. «Энди оказался лучше, чем когда бы то ни было», – восклицал критик из New York Times, который никогда не входил в лагерь почитателей художника.