Уорхол стал интересоваться свойствами кристаллов почти с такой же страстью, с какой Бальзак на склоне жизни увлекся поиском мандрагоры
[673]. В этой странной доверчивости одни друзья видели подтверждение его мистическим склонностям, другие, давясь от смеха, утверждали, что он попал в лапы к шарлатанам, которые беззастенчиво обирают его.
«Доктор» Бернсон знал свое дело. «Он сказал мне, что Рийс обнаружил у меня необходимые способности, чтобы владеть Janooky, – хвастался Уорхол. – Владельцы Janooky считаются элитой адептов кристаллов».
Иногда все же Уорхол сомневался. «Я начинаю думать, что кристаллы все же не работают. Например, возьмем недавнее происшествие, когда они должны были меня защищать: мой ковер погиб, его начисто сожрала моль (…) Но мне же нужно во что-то верить, поэтому я продолжу верит в кристаллы» (30 ноября 1985 года). Со стороны Уорхола слышится: «Всему есть предел». Но он остается верен себе. Где-то случайно он познакомился с «одним из гарвардских мальчиков образца 1960-х годов, одним из друзей Эди», которому показывал все свои кристаллы. «Он смотрел на все с открытым ртом и сказал, что удивлен: человек такой умный, как я, может верить в кристаллы после того, как были пережиты 1960-е годы, как были осмеяны хиппи со всеми их фокусами. Кристаллы – это все те же глупости. Но это не одно и то же. Нужно быть позитивным, а не негативным».
Наконец, спустя несколько месяцев появился «успех». После манипуляций «доктора» с длинными и тонкими кристаллами Уорхол записал: «Впервые я уверовал безоговорочно, потому что мой насморк улетучился».
Может, интерес к кристаллам горного хрусталя в первую очередь объясняется состоянием здоровья, а уж потом – склонностью к мистицизму и доверчивостью. А здоровье Уорхола в самом деле оставляло желать лучшего. Крепким оно вообще никогда не было, но после покушения стало требовать к себе постоянного внимания.
«Дневник» весь в целом, но особенно с конца 1970-х годов, испещрен жалобами и тревожными записями о разного рода недомоганиях, например о насморке, который никак не проходит; вдруг поднявшейся температуре; о легких, их работу он находил «странной» из-за полученных ранений; о больном горле; о весе то избыточном, то недостаточном; о выпитом холодном дайкири, из-за чего началось воспаление легких; о совершенно непонятной «горной болезни»; о головокружениях после того, как ударился головой обо что-то; о мокроте, он никак не может ее откашлять; о слишком сухой коже; о страхе перед раковой опухолью или вероятностью заболеть сифилисом. Это завладел им после необъяснимого, беспричинного обморока, такого же, как «когда я был маленьким», – говорил он; и бесконечно о сильно поврежденном желчном пузыре. Все это свидетельствует о его общей болезненности и, как всегда у Уорхола, о его способности во всем, что бы ни случилось, разглядеть что-то смешное, настоящие страхи обычно помещены в запретную зону, никогда не называются настоящими именами, а только намеками, весь спектр слезных причитаний и ноющих стенаний занимает свое обычное место: от мнительного хныкания до жалоб в полный голос, которые доставляют ни с чем не сравнимое удовольствие. Одним словом, теперь его поведение почти ничем не отличалось от того, как вела себя его мать.
В сплошном потоке страхов и ожиданий всевозможных ужасов существовали свои «периоды». В 1970-е годы, как следствие покушения, все затмевал страх перед новым нападением. Уорхол мало говорит о настоящих проблемах своего самочувствия, что его действительно угнетали, зато без конца о мелких ушибах, порезах пальцев, о своих прыщах, которые его раздражали и тревожили и которые он торопливо пытался замаскировать. Позднее, в 1980-х годах, на первое место вышли тревоги по поводу веса, таблеток валиума, от них он уже чувствовал зависимость, СПИДа, бродящего вокруг и подбиравшегося все ближе, от него уже умерли несколько его близких друзей.
О своем весе он говорил и писал довольно часто, но это немного напоминало светскую болтовню. Однако бросается в глаза, что в течение почти трех месяцев его страхи выросли до небывалых размеров: 13 мая 1981 года – «похудел» до 65 килограммов, из-за чего «перепугался не на шутку», потому что его желудок «здорово сжался»; а 15 августа того же года – «я поправился до 68 килограммов, но так я себе нравлюсь меньше, поэтому я решил ничего не есть». Очевидно, что упоминание о «желудке» здесь что-то означает, а именно речь идет о последствиях более или менее успешных операций, перенесенных им после покушения.
Тем временем в своем «Дневнике» он писал 11 мая 1981 года: «Записался на прием к доктору Коксу на вторник, потому сильно похудел, а заболеть я не хочу». 14 мая 1981 года: «Я так похудел, что когда захотел выпить кока-колы, это оказалось очень трудно, потому что мой желудок сильно уменьшился». 22 июня 1981 года: «Потеря в весе все еще пугает. Мне нравится быть худым, однако это уже слишком, и страшно». 12 августа 1981 года: «Вешу теперь 52 килограмма и уже чувствую, как мои нервы скребутся о кости».
В адрес СПИДа он отпускает по-детски безответственные словечки, эта манера сильно озадачивает, даже если в ней просматривается фобия. Его размышления искренни? Не всегда. Когда он надевает обычную гротескную маску, становится как-то неловко над ней смеяться. 11 мая 1982 года: «В New York Times большая статья о СПИДе, основная мысль состоит в том, что они не знают, что делать. Болезнь уже приобрела масштабы эпидемии. Они пишут, что у ребят, которые без конца занимаются сексом, появляется вирус в сперме и они могут подцепить любую существующую болезнь – гепатит А, В, С и мононуклеоз. Я боюсь заразиться, если выпью из того же стакана или просто окажусь рядом с этими парнями в туалете». 21 июля 1983 года у него спросили, есть ли у него новости о Калвине Кляйне и о его предполагаемом СПИДе: «Вдруг, – рассказывал Уорхол, – ко мне подошел Кляйн, крепко обнял меня и поцеловал. У него была небольшая колючая бородка. Я перепугался, вдруг ее волоски, как иголки, проколят мои прыщи, и в меня “впрыснется” вирус СПИДа». 16 января 1987 года: «Бруно захотел сесть рядом с Робертом Мэпплторпом, хорошо, что не со мной. Он болен. Я сел на другое место».
Что касается валиума, четыре отрывка «Дневника», выбранные в качестве примера, возможно, помогут нам увидеть эволюцию его отношения к этому медицинскому препарату. 24 декабря 1983 года: «На меня напало полное уныние. Дома принял валиум – и забыл обо всем на свете». 17 июня 1984 года: «Попытался заснуть без валиума, однако вино, выпитое за ужином, на меня плохо подействовало. Валиум для меня – идеальное средство». 2 октября 1986 года: «Принял свою дозу валиума и лег спать. Видимо, нужно признаться “Дневнику”, что я крепко подсел на крючок валиума. Я попал в зависимость. Я прочитал о симптомах зависимости в газете, и все они у меня есть. Начиная с декабря, чтобы получить рецепт на него, нужно будет собирать еще больше подписей, так что уже сейчас нужно сделать запасы». 29 декабря 1986 года: «Я действительно попал в наркотическую зависимость от валиума. Вечером я принял только четыре таблетки, но когда я решил от него отказаться и больше месяца совсем его не принимал, у меня началось головокружение, а это симптомы “ломки”. Я стал снова принимать валиум».
