Нарочно ли Уорхол оставил упоминание о том, что он «сидит» на валиуме, как на наркотике? Если Уорхол «глотал» медикаменты, «колол антибиотики», может быть, он находился в гораздо большей зависимости, а его организм был гораздо сильнее отравлен медикаментами, чем он сам полагал? Он всегда восставал против подозрений в употреблении кокаина, но делал это так неловко, что эти подозрения лишь усиливались. По крайней мере, все считали, что случаем попробовать это «зелье» он не пренебрег. 5 января 1982 года он сделал такую запись: «Встал рано. Чувствую головокружение, и все плывет перед глазами, как во время действия ЛСД, хотя я никогда его не принимал».
Между тем Уорхол продолжал писать портреты; ревностно следил, не забыла ли о нем пресса; участвовал (соблюдая, более или менее, секретность) в работе совета Нью-Йоркской академии искусств, основанной в 1980 году, голосуя за возвращение традиционного художественного обучения, подразумевающего рисунок с живой натуры и гипсовых муляжей.
Целыми днями он пил кофе и объяснял это так: «Я решил худеть». 9 апреля 1981 года он решил стать манекенщиком. «Фред буйствует – он думает, что я сошел с ума. Но я в самом деле хочу этим заниматься, поэтому я просто не обращаю на него внимания». Моделью он все-таки стал, несмотря на критические выпады Криса, который сказал, что раз он старше других, то должен ходить надменно, не стесняться, с высоко поднятой головой. «Я полагаю, что должен найти способ стать более раскованным», – резюмировал Уорхол.
Задача оказалась не такой уж простой. «Боб сказал мне, что на подиуме я выгляжу смешно, когда начинаю изображать модель, – говорил Уорхол. – Я ответил, что мне это безразлично. Он возразил, будто это не только его мнение. Если у меня смешной вид, то и в его работе тоже возникнут сложности».
Он считал себя «уродливым», повторял то и дело, что ему просто необходим лифтинг, обычного макияжа было недостаточно: все равно видны следы от прыщей на щеках и шее. «Купил косметику от Патриции Филд
[674], – писал Уорхол. – Помада японская, но мне нравится придумка Фиоруччи
[675] с тональным кремом, который придает губам натуральный бежевый тон. Когда-то мои губы были полными, теперь этого уже нет, они почти исчезли. Куда делись мои губы?»
«Имея жизненный опыт, / немыслимо существовать / рядом с цветами», —писал Исса в конце XVIII века в одном из своих красивейших хайку.
Но о какого рода опыте и о каком роде существования идет речь?
Станислас Роданский, необычный поэт, близкий к сюрреалистам, чей образ личного существования можно выразить словами французского писателя Жюльена Грак – «инертная отстраненность», тоже упоминал о «полубессознательном молчании», «воздвигающем между ним и жизненной реальностью барьер, сродни невидимой театральной рампе». Он писал: «Припоминая некоторые события моей жизни, я испытываю такое чувство, будто речь идет о каком-то вымысле, когда совершенно невозможно отделить фантазию от правды».
Подобное чувство нереальности Уорхол испытывал очень часто: то во время телефонного разговора с кем-нибудь из звезд Голливуда; то вдруг событие, происходящее в данный момент, покажется ему сценой, взятой из кинофильма, а не эпизодом из его жизни. Когда он говорил о любом, особенно приятном происшествии, он восклицал: «Это больше похоже на вымысел, чем на правду». Наивысший комплимент и в то же время абсолютный отказ от реальности. «Я люблю пластиковых идолов, – говорил он, – я верю в рассеянный свет и в зеркала-обманки. Я верю в пластическую хирургию».
В книге «Моя философия от А до Б» он вбил гвоздь: «Прежде чем выползти из-под одеяла, я всегда думаю, что существую только наполовину, а не целиком. Я всегда подозревал, что вместо того, чтобы жить настоящую жизнь, я смотрю ее по телевизору. Считают, что в кино все представляется каким-то неправдоподобным, искусственным, но именно в жизни все случившееся кажется нереальным. Кино дает такие сильные ощущения, что когда что-то происходит с вами в настоящей жизни, кажется, что вы смотрите телевизор – то есть вы ничего не чувствуете».
Может быть, поэтому Уорхол без конца переделывал свою биографию, ложью загнал себя в угол и выбраться из него смог только с помощью откровенного бурлеска. На вопрос о его гражданском состоянии он ответил: «Поскольку жизнь – это нечто эфемерное, то это не имеет никакого значения и заслуживает только взрыва смеха». «Доктор из страховой компании пришел меня осмотреть, – записал он 20 февраля 1985 года в своем “Дневнике”. – Одни и те же вопросы о моем отце, матери, а я все время лгу. Я каждый раз отвечаю на эти вопросы по-разному. Когда они спрашивают, сколько мне лет, я говорю, что не выношу разговоров на эту тему, что я выйду из комнаты и тогда они смогут спросить об этом Винсента».
Во всяком случае, о врачах страховой компании он сказал правду. Вообще, своими «шаловливыми» заявлениями он водил за нос друзей, всех, кто с ним работает, журналистов. «Все говорят, что я стремлюсь выставить медиажурналистов в дураках, потому что в одну газету я дал одну свою биографию, а во вторую – другую. Я обожаю давать разную информацию в различные издания, потому что это позволяет определить источник, откуда люди черпают сведения. Таким образом, я всегда знаю, какие газеты и журналы читают люди, с которыми я встречаюсь и которые мне пересказывают то, что я когда-то говорил. Иногда случается, что годы спустя до тебя доходят очень забавные детали. Например, когда собеседник вам сообщает: “Однажды вы сказали, что Лефрак Сити – самый красивый район на свете”, это значит, что он прочитал ваше интервью в журнале “Архитектура”».
Правда и ложь. В мире, где эти понятия выведены из употребления, где истинная жизнь больше не противостоит вымыслу, где то и другое сосуществуют, единственный возможный образ действия – найти способ управлять этим парадоксом. «Несколько раз ложь может не сойти за правду», – говорил Жарри
[676]. «В наше время, даже если вы жулик и прохвост, вы все равно останетесь звездой, – писал Уорхол. – Вы можете писать книги, мелькать на телеэкране, давать интервью. Вы – знаменитость, и никто вас не подумает презирать за то, что вы жулик и прохвост. Наоборот, вас помещают на небосвод, а все потому, что люди, прежде всего, мечтают о звездах».
Уорхол отлично разобрался в системе, он ее описывал, изобличал. Не из обычного тщеславия он так настойчиво, нахально и цепко воплощал свою мечту – проснуться знаменитым. В глубине души он знал, что для той жизни, которую он хочет иметь, ему надо стать звездой, тогда любой его поступок будет оправдан и даже вызовет желание подражать. Он хотел утвердиться в обществе как свежее, модное веяние: его гомосексуальность и фантазии, его молчаливость и отстраненность, способность организовать работу своей мастерской, его страхи и мании, да просто сам образ жизни.
