Постепенно отношения между двумя друзьями сошли на нет. Энди, ненавидевший одиночество, с неудовольствием констатировал, что, возвращаясь домой после походов по редакциям журналов, он заставал совершенно пустую квартиру, не с кем было поговорить. К тому же его относительный успех и тупиковая ситуация, в которую загнал себя Филип Пёрлстайн (по крайней мере, по мнению Энди), создавали все бо́льшую напряженность в отношениях между ними.
В 1950 году танцовщица выгнала их из студии и пересдала ее другим танцовщикам, получив деньги с Энди и Филипа и с новых постояльцев, ничего не заплатив настоящему хозяину студии…
Прощай, Челси. Прощай, ханжа. Прощай, Пёрлстайн. Друзья расстались. Через несколько месяцев Филип женился на своей бывшей сокурснице по институту Карнеги.
Начало «Фабрики»
Энди остался жить в восточной части, но решительно перебирается в Верхний город, на 103-ю улицу, около Центрального парка. Теперь он делит жилье с танцовщиком своеобразной меланхоличной красоты, Виктором Рейли, выступления которого видел еще в Питтсбурге. Их квартира была очень тесной, абсолютно лишенной мебели, с разбросанной повсюду одеждой. Там постоянно толклись какие-то молодые люди, девушки всех сортов, и все были влюблены в Виктора Рейли. Жизнь богемы очень подходила Энди: ничто он так не ненавидел, как одиночество. Он все чаще остается дома, просиживая часами за своим рабочим столом, сосредоточенно рисуя, делая какие-то наброски, выполняя заказы, а в это время кто-то приходил, кто-то уходил, громко спорили, разминались и репетировали танцевальные движения, слушали музыку, готовили обед, ели, флиртовали, смеялись. Это уже немного напоминало «Фабрику». Только размер был поменьше.
Иногда они устраивали пикники в Центральном парке или ходили на прогулки. Водили Энди в театр, на вечеринки. Однажды в кино его кресло оказалось рядом с Марлен Дитрих, и он чуть не закричал во весь голос: «Это же Марлен Дитрих!» Он всегда преклонялся перед звездами.
Точно так же он навсегда сохранит неспособность заниматься ежедневными домашними делами и по-мальчишески наивную уверенность, что найдутся добрые люди (и они действительно находились) и возьмут его под свою опеку и «посвятят себя» тому, чтобы готовить ему еду и заниматься его одеждой.
Я был знаком с одним человеком, который свою пассивность обратил в «оружие», которым добивался всего, что ему было нужно: им был Брам ван Вельде
[231]. Он усаживался на стул и сидел, не двигаясь и не говоря ни слова, с отсутствующим и ничего не выражающим видом. В конце концов кому-нибудь становилось не по себе от его молчания и неподвижности, и он взваливал на свои плечи заботу об этом «оригинале», ни о чем не просящем, но и никуда не уходящем. Он приводил в восхищение Сэмюэла Беккета
[232].
Энди тоже, на свой лад, такой «невинный», забытый и потерянный, бередил совестливых людей, ища у них защиты и вынуждая приходить ему на помощь. Ему это удавалось. Так было на 103-й улице, так продолжалось и спустя несколько лет на «Фабрике».
Однако в «Моей философии от А до Б» Уорхол писал: «Я хотел сблизиться с людьми. Все время деля с кем-то жилье, я представлял, что мы могли бы стать хорошими друзьями и распределять также свои заботы, но всегда выяснялось, что мои соседи интересуются не мною, а просто ищут того, кто оплатил бы часть суммы за съем квартиры. В те годы моими соседями были семнадцать человек, я жил с ними в полуподвальном помещении, в доме на углу 103-й улицы и Манхэттен-авеню. И ни один из семнадцати по-настоящему не поинтересовался ни одной из моих проблем. Все они были более или менее связаны с искусством – этакое артистическое сообщество. Хотя я был уверен, что у каждого из них куча проблем, никогда не слышал, чтобы кто-нибудь стал о них рассказывать. На кухне все время с криком и кулаками выясняли, кто и какую колбасу купил, но на этом все заканчивалось. Тогда я много работал и, наверное, не располагал бы временем выслушивать их жалобы, но если бы они захотели со мною о них поговорить, я бы выслушал их, чтобы никого не обидеть и не оттолкнуть». Кому и чему верить?!
Вот одна правда – внешняя, насыщенная движением и товарищескими отношениями, которую очень убедительно описал Пёрлстайн и многие другие, запечатлена на фотографиях. Другая – внутренняя, обнаженная, наполненная одиночеством… Как разобраться, что выбрать?
По-видимому, когда Энди говорил, что в 1950-е годы его жизнь сводилась к постоянным поискам работы, которую он затем выполнял дома ночами, иногда заходя в кафе и читая стихи, он «чувствовал себя брошенным и никому не нужным». Признания такого рода постоянно встречаются в записях. В основном, на них не обращают внимания. Это неправильно.
«Я не хочу детей. Я не хочу, чтобы у них были такие же проблемы, как у меня. Я думаю, что ни один человек не заслуживает такого», – писал он в «Моей философии от А до Б».
Что же это за проблемы, с которыми так тяжело жить? Его социальные корни? Насмешки детей (или даже больше, чем просто насмешки) в школе? Могли они нанести такие незаживающие раны?.. Мазохистское самобичевание по поводу своей отталкивающей внешности? «Он считал себя совершенно непривлекательным, – рассказывал его друг Карл Виллер. – И был уверен, что его вид вызывает лишь смех». Злополучная болезнь, «пляски святого Витта», с повторяющимися приступами, которая, по поверьям того времени, могла привести к безумию, навсегда осталась у него в памяти, заставляла всегда и во всем быть осторожным, подавлять свою возбудимость, подчинять строгому контролю творческую жизнь и даже «философию». И секс, в конце концов. Секс был под контролем, вне всякого сомнения.
В 1943 году (Энди было четырнадцать лет) брат Поль отправился воевать на флот, а его жена Анна приехала и стала жить с семьей мужа. Энди она не любила и заявила об этом. Почему? Она считала, что он гомосексуалист. Уже. На чем основывались ее выводы, чтобы утверждать такое? Неизвестно.
Однокурсники Энди по институту Карнеги тоже думали, что он гомосексуалист, но никто не мог сказать, ни с кем он поддерживал сексуальные отношения, ни на чем основывалась эта «очевидность».
Кто-то полагал, что когда Энди жил в Челси в 1949 году, один чернокожий (возможно, кто-то из танцовщиков той студии) попытался затащить его в свою постель, но Энди якобы убежал в испуге, бросился в телефонную будку и позвонил Пёрлстайну (гетеросексуалу) с просьбой о помощи. Очень странно.
Когда он жил на 103-й улице, Энди признавался, что неравнодушен к красоте Виктора Рейли, своего «напарника» по квартире, отмечая, что другой юноша, кажется, так же безоглядно влюбился в него. Но красавчик Виктор женат…
В 1953 году, когда он жил в доме 242 на Лексингтон-авеню, Уорхол снял двухкомнатную квартиру с просторными комнатами, кухней и ванной. В одной комнате он работал, в другой спал. С ним жила его мать. Трудно поддерживать сексуальные отношения, по крайней мере длительные, в таких условиях.
