У Айвена Карпа были обширные знакомства в среде коммерсантов от искусства. Но когда он говорил и повторял, что стоит пойти посмотреть работы Энди Уорхола, просто фантастичные, которые несомненно произведут Революцию с большой буквы, они либо прыскали со смеху, либо недоверчиво морщили носы: «Слушай, Айвен, ничего там нет, это – пустышка…»
Директора галереи SidneyJanis
[316] возражали Карпу, опасаясь, что выставка работ Уорхола может отрицательно сказаться на ее популярности. Они не ограничились просто отказом в экспонировании работ, но проявили необычную жесткость и грубость. «Все, что ты нам показал, – это просто смешно», – ответили они, и Уорхол очень быстро вернулся в коммерческий мир, который, в общем-то, был его миром, откуда он вряд ли когда-либо выберется…
Как того и боялся Энди Уорхол, его прошлое коммерческого художника ставило его в невыгодное положение. «Энди не решался войти в мир настоящего искусства, – говорит Эмиль де Антонио. – Больше всего его смущало не то, что он работал рекламным художником, а то, что он завоевал блестящую репутацию мастера своего дела». Но это еще не все: в это новое направление в искусстве, каким был «поп», он пришел последним. Трудно в таких условиях показать себя, стать «открытием».
Когда Айвен Карп заинтересовался им, очень активная Reuben Gallery, галереи Кастелли, Грин, Джексон, Стейбл, Тэнажер уже понемногу показали всех, кто считался тогда наиболее интересным художником в поп-арте: Олденбург, Лихтенштейн, Вессельман, Индиана, Сигал, Рэд Грумс
[317], Самарас
[318], Джим Дайн. Когда он настойчиво просил одних и других выставить работы Уорхола, в ответ слышал один и тот же вопрос: «А почему бы вам самим его не выставить?»
Месяц спустя после «открытия» своего протеже Ай-вен Карп решил уговорить Лео Кастелли самому посмотреть работы Уорхола. Тем более что почти каждое воскресенье Кастелли посещал мастерские художников.
Живая связь между Уорхолом и Кастелли, даже спустя годы, никогда не прекращалась, но именно в тот момент известный арт-дилер, которого многие художники называли «крестным отцом»: (он допускал продажи в кредит, сквозь пальцы смотрел на продолжительную отсрочку платежей, был литератором, европейцем, завоевавшим в Нью-Йорке славу «ужасно цивилизованного» человека) почувствовал себя неуютно в этой неестественной среде, какой окружил себя Энди.
В тот раз художник принимал своих гостей в черной маске, закрывавшей лицо, и в черных перчатках, скрывших руки. Проигрыватель на полную мощь без конца повторял завывания одной и той же рок-композиции, так что у всех гостей уже был слегка одуревший вид.
Больше всего Кастелли привела в раздражение «богемная атмосфера» мастерской Уорхола. Слишком богемная для него… хотя много позднее он, вспоминая тот первый визит, говорил об «интерьере в духе мелкого буржуа»…
Во все время визита, который продлился не более получаса, его не покидала одна-единственная мысль: поскорее сбежать. Тем не менее Айвен Карп, ожидавший его суждения, предвидел такую реакцию, поэтому старался подготовить своего босса. Он повторял на все лады, что Энди Уорхол, без сомнения, существо немного странное, но важнее всего то, что он – человек чувствительный и настоящий джентльмен, к тому же серьезный художник из Background’а.
К сожалению, Кастелли уже не интересовало то, что он видел на стенах мастерской, в том числе Dick Tracy и Befor and After. Уорхол в книге «ПОПизм» так описывал реакцию арт-дилера: «Сожалею, но слишком поздно: совсем недавно я взял несколько работ Роя Лихтенштейна, а вы вдвоем в одной галерее – как два медведя в одной берлоге».
Несмотря на то что Айвен Карп предупредил художника о подобной реакции Кастелли, Уорхол был сильно разочарован. «Чтобы смягчить удар, они купили у меня несколько небольших рисунков», – написал он, но удар был нанесен очень болезненный.
Через несколько дней Уорхол один пришел к Кастелли в его рабочий кабинет. Тот повторил художнику, что его работы кажутся ему интересными, но выставить их вместе с работами Лихтенштейна значило бы причинить вред обоим.
«Вы заблуждаетесь, – только и произнес Уорхол. – Мои работы совершенно не похожи на работы любого другого художника, и вы должны взять их, потому что они хороши». Кастелли лишь повторил в очередной раз уже сказанное. Энди вспыхнул, разозлился, прорычал что-то сквозь зубы и ушел, громко хлопнув дверью, но бросив на прощание: «Я вернусь, и вы возьмете мои работы».
Айвен Карп был очень расстроен тем, как обернулось дело, но помнил о художнике и старался переубедить своего патрона.
Тем не менее все сложилось к лучшему: однажды он привел к Уорхолу молодого «сотрудника-ассистента-без-определенных-обязанностей» из музея «Метрополитен», предположительно занимавшегося открытием всего нового в американском искусстве. Это был Генри Гельдцалер, который вырос на Манхэттене, учился в Йеле, расширил познания в Гарварде. Прежде чем вернуться в Нью-Йорк, он зашел к Айвену, который владел галереей в Принстоне, и сказал: «Я собираюсь ехать в Нью-Йорк и хотел, чтобы ты посоветовал мне, с кем я должен встретиться, что я должен сделать, что я должен сказать, как мне следует себя вести, разговаривать, одеваться, думать…» Айвен за полчаса изложил ему свои рекомендации, и вот, по приезде в Нью-Йорк, обходя мастерские художников, Гельдцалер пришел к Уорхолу. Как и Айвен Карп, он с большим азартом искал новых художников в надежде на «открытие», пока другие галери-сты не перехватили их. Через несколько дней после его прихода к Уорхолу Айвен «открыл» Джима Розенквиста, и Генри привел его к Тому Вессельману.
Разумеется, Гельдцалер подписал контракты с Олденбургом, Лихтенштейном, Стеллой, но его отношения с Уорхолом будут совершенно иными. Поскольку он был геем, то они могли вместе ходить ужинать, посещать вечеринки, где их занимали одни и те же вещи.
Когда Генри с Айвеном впервые пришли к Уорхолу, он заметил, как Гельдцалер быстрым взглядом окинул все, что находилось в комнате, от поделок американского народного творчества до сценической обуви Кармен Миранды
[319], купленной на аукционе-распродаже. «У нас, в “Метрополитен”, на комиссии сейчас находятся картины Флорин Штетхаймер
[320]. Если вам интересно, приходите завтра, я покажу».
