Впрочем, возможно, то была правда. Во всяком случае, там она прожила, почти никуда не выходя, около двенадцати лет, в сыром полумраке, среди гор полиэтиленовых пакетов, в которых приносила продукты из соседних магазинов, писем и множества сиамских кошек. Иногда раздавался ее жалобный голос: «Энди меня стыдится». Это была правда, без всякого сомнения. При этом он ее обожал, не мог обходиться без нее, и это – тоже правда.
Энди всегда давал ей деньги, гораздо больше, чем она могла потратить: 500 долларов в неделю, не только на ее собственные нужды и домашнее хозяйство, но и для того, чтобы она могла посылать денежные переводы в Микову своим родным, что она регулярно и делала, или в Питтсбург – для внуков.
Энди появлялся в комнате матери каждое утро, чтобы позавтракать вместе, и вечером, прежде чем отправиться на вечеринку или в гости. Вместе они произносили коротенькие молитвы. Но это не вполне достоверно, потому что, когда ее сыновья Поль, Джон или их дети приезжали ее повидать (продолжительность их визитов в общей сложности не превысила и двух месяцев), их удивляло, с какой жадностью она стремилась к общению. Она могла часами говорить одна, выплескивая на собеседника потоки слов, производя впечатление человека, которому не с кем поговорить.
Можно возмущаться поведением Энди, богатого сына, любимца Джулии, но редкие семьи, пару в которых составляют мать – сын, часто имеют характер «манипулятивности», причем, хоть и не всегда осознанно, со стороны матери. Это значит оставить без внимания хлопоты Энди о признании за своей матерью полной недееспособности, чем он занимался, будучи еще никому не известным художником.
Уорхол не только изменил себя, он намеренно выдумывал что-то в каждом эпизоде своей биографии, создав нового персонажа. Этот персонаж – обычное зеркало, оно отсылает вам обратно ваши вопросы и образы, у него нет своего мнения, оно принимает все, стремится только к механическим действиям. Вряд ли Энди мог чувствовать себя раскованно со своей матерью, которая знала его как свои пять пальцев. Можно принять такое объяснение? Вполне возможно. Во всяком случае, оно – один из тех компонентов, которые можно принимать в расчет.
Можно вспомнить жесткость Энди, его безжалостность и стремительность в избавлении от всего, что его стесняет и тяготит. Пример? Об одной такой сцене рассказал Брюс Уильямсон, сотрудник Time и Playboy, в книге Джин Стейн. Эпизод касался Эди Седжвик.
Когда-то, в самый удачный период для «Фабрики», в центре ее жизни оказалась очаровательная, молодая, красивая, богатая, излучающая сияние девушка невероятного обаяния, покорявшая всех, кто к ним заходил. В паре с ней Уорхол появлялся на всех самых шикарных вечеринках. Он снимал ее во всех своих фильмах, умело используя ее магическое притяжение, ее ауру, и тем самым способствовал тому, чтобы ее заметили и пригласили в большое кино, после чего она была выбрана «женщиной года» в 1965 году.
Потом то ли Энди бросил Эди, то ли Эди бросила Энди. Все больше и больше злоупотребляя наркотиками, пресытившись обещаниями, нарциссизмом и несбывающимися мечтами, за несколько лет промотав огромное состояние, она потолстела, потухла и исчезла.
Готовясь к написанию статьи об этой девушке, «фаворитке», своего рода альтер-эго Энди Уорхола, Брюс Уильямсон воспользовался свидетельствами Бриджид Берлин. Она дала ему прослушать аудиопленку, на которую сама записала свой разговор с Уорхолом, когда она сообщает ему о смерти Эди: «Когда она сказала, что Эди задохнулась во сне, – пишет Уильямсон, – Энди спросил “Когда?”, но при этом, казалось, нисколько не был удивлен или потрясен этой новостью. Бриджид уточнила, что Эди умерла не от передозировки, что у нее просто наступило удушье во время сна. Тогда Энди спросил, отчего такое с ней могло произойти. У Бриджид на этот счет не было никаких идей. Потом Энди спросил, когда “он” (я полагаю – муж) похоронит ее, то станет обладателем всего ее состояния. На что Бриджид ответила, что у Эди не осталось больше ни одного су. После недолгого молчания Энди перешел на другую тему, расспрашивая Бриджид, чем она занималась накануне».
Энди жесток? Да. Он был сделан из самого непробиваемого материла. Сначала он хотел казаться бесстрастным, невозмутимым, позднее стал таковым на самом деле. Уорхол обладал жестокостью людей, рожденных в нищете, росших в тяжелых условиях (по крайней мере, воспринимавших эти условия таким образом) и которые сумели из них вырваться.
Ни у кого не было такой карьеры, как у него, такой длительной, постоянно успешной на каждом ее этапе (живопись, скульптура, кино, телевидение, пресса, музыкальное и кинематографическое продюсирование). Она была такой блестящей, открытой, светской, завидно удачливой, приводящей в восхищение, такой малопонятной и раздражающей. Не потребовалось особой организации, стратегии управления скандалами и успехами, взаимовыгодных в профессиональном плане контактов и союзов, более или менее громких ссор, предательств, даже по отношению к себе самому, за исключением единственно важного и определяющего в его жизни – его искусства и выбранного направления. В его случае стать знаменитым – это, разумеется, заработать много денег, но еще важнее – придумать систему – всеобъемлющую, практически проникнутую философией дзен, благодаря которой критика, попытки выбить из колеи и лишить равновесия, клевета и оговоры будут возвращаться их пославшим или же бессильно повисать в воздухе, не причиняя вреда. Эта система должна быть недосягаемой для жестокого мира, для эмоций, для любви, для ненависти, поскольку все друг друга стоят, все становятся равными в мире, где нет зла и преступлений, где царит спокойствие и нет ничего важного. Бесстрастность, отстраненность, безмолвность и холодность. Вот такая система.
Молчание и манера поведения Дюшана – это была стратегия. Молчаливость Уорхола органично связана с лаконичностью любой его картины, ее продолжением и слиянием с жизнью. Американский критик Артур Данто
[395] был прав, когда сказал, что «в отличие от Гогена Уорхол достиг вершины славы, только благодаря глубочайшему изменению мира искусства, а не себя самого. Это был триумф воли артистической среды, которая редко чем компенсируется в истории искусства, и это тем более удивительно, что Уорхол не скрывал своих материальных целей». Принимая во внимание этот нюанс, с полным правом можно сказать: «благодаря глубочайшему изменению мира и себя самого».
Надо следовать за художником по пути его нисхождения в подземное царство безучастности, уничтожения собственного «я», обезличивания и смерти. Надо расставить вехи на его пути к славе.
1962-й стал годом поп-культуры, когда было придумано почти все, когда Уорхол со своими коллажами, сетчатым трафаретом, шелкографией, с долларовыми купюрами, бутылками кока-колы, банками супа Campbell’s создал свою систему, при которой он, пришедший в это искусство с опозданием, очень быстро и безоговорочно занял место во главе «движения». Благодаря своему знанию мира массмедиа и навыкам манипуляции, он стал самым известным из своих товарищей по цеху. Но это был и год, когда Генри Гельдцалер посоветовал ему посмотреть и на другую сторону американской культуры. «Может быть, уже хватит утверждать жизнь. Может, хватит рисовать банки супа Campbell’s и бутылки с кока-колой. Может, жизнь в Америке не такая уж сказочная», – говорил он, подталкивая художника подбавить во все это немного смерти.
