В это время на другой стороне экрана, в ослепительных лучах мерцающего света с психоделическими эффектами, появляется Эмерсон, занятый разговором с другими персонажами. Их диалога не слышно: звук почти убран, это сделано для того, чтобы подчеркнуть значение другого кадра.
Декорацией для следующей сцены служит сама «Фабрика», и этот эпизод – для всех самый памятный. В нем центральный персонаж – Ондин. Действие разворачивается в крайне наэлектризованной атмосфере. Мы наблюдаем, как Ондин снимает с себя пояс и, воспользовавшись им как жгутом, делает сам себе инъекцию метадрина, затем поворачивается к камере и спрашивает кого-то, может ли он начинать. ОК? И он начинает… Сначала объявляет, что он – Папа Римский, но он не может выполнять его функции, поскольку его пока не избрали. Вот его монолог: «Я буду с вами разговаривать от лица Папы, но не в качестве Папы, а в качестве человека. Хорошо? Ладно, полагаю, что вы хотите знать, чьим папой я являюсь… Господи, их почти всех уже нет в живых! Моя паства – это педики, трансвеститы, воры, убийцы, отбросы общества…»
После этой речи на экране с левой стороны появляется девушка с челкой, очень скромного вида. Она пришла исповедаться. Сцена начинается «мягко»: Папа-Ондин спрашивает, что ее беспокоит, убеждает ее не смущаться, делает короткое отступление на тему парфюмерии, затем возвращается к исповеди. Героиня – девушка не очень сообразительная и наверняка не привыкшая к словесным турнирам, постоянно вспыхивавшим на «Фабрике», считает неправомерным узурпирование Папой-Ондином духовной власти и сообщает, что в данных обстоятельствах она не решается приступить к исповеди. До этого момента все было нормально.
– Дитя мое, ты можешь рассказать мне все, – шепчет Папа-Ондин. – Но почему ты не хочешь исповедаться?
– Я не могу исповедаться, потому что ты – фальшивка. Я, например, не прикидываюсь кем-то другим и не заставляю всех в это поверить.
Папа-Ондин притворился, будто не расслышал, а может, и вправду ничего не слышал, поэтому он снова повторил свой вопрос и, на беду, получил в ответ, что он фальшивка. Тогда Папа-Ондин выплеснул ей прямо в лицо кока-колу из стакана, который все время разговора держал в руке.
– Я – фальшивка?
– Именно так, – упорствовала девушка.
Тогда пришедший в ярость Ондин совершенно забыл о взятой на себя миссии и дал ей пощечину.
– Ну ладно, я тебе покажу, несчастная. Это ты фальшивка. Фальшивка и свинья! Пусть Господь тебя прощает!
Следует второй удар по лицу, еще более сильный, чем первый.
– Мерзавка, фальшивка, сука. Вон отсюда!
Девушка наконец понимает, что происходит.
– Остановитесь, – дрожащим голосом говорит она. – Не трожьте меня!
Но Ондин, войдя в раж, продолжает осыпать ее оскорблениями и ударами:
– Сама фальшивка, гадина, свинья! Подлая! Мадемуазель фальшивка!
В панике девушка убежала, а Ондин бросал ей вдогонку:
– Как эта свинья осмелилась! Как она посмела прийти сюда и назвать меня фальшивкой! За кого она себя принимает? Вы видели это, нет, вы видели это!
Ондин продолжал орать в том же духе, не в состоянии успокоиться от нанесенного ему оскорбления:
– Ты не имеешь права. Ты врешь, ты издеваешься! Но твоя же собственная жизнь тебя погубит!
Наконец он сдался:
– Мне жаль, но я не могу продолжать.
Потом, начав понемногу успокаиваться, взял себя в руки и, поняв, что пленка на бобине еще не закончилась, начал импровизировать, выпустив следующий «перл»:
– Единственное, что я могу добавить – это может стать историческим документом…
Исторический документ! Уже!
Ощущение «суперзвездного» статуса, позиционирование себя как центра Вселенной настолько прочно укоренилось в сознании всех актеров, снимавшихся у Уорхола, что малейшее колебание вокруг их положения, самый незначительный инцидент производили бурю и разрастались до угрожающих размеров.
Так что же произошло? Было оскорбление? Да. Однако на протяжении всего фильма все действия сводились только к оскорблениям. Была ли насмешка? Да, но насмешка порой очень едкая и балансирующая, почти всегда на грани допустимого, поднималась здесь, на «Фабрике», до высот настоящего искусства… «Обычный» Ондин вряд ли настолько потерял бы самообладание, назови его кто-нибудь «фальшивкой». Нет, тут дело в другом, в его поведении кроются причины гораздо более тонкие.
Если протагонисты в фильмах Уорхола не всегда «хорошие» актеры в обычном понимании этого слова, зато они все соучастники заданной им темы и перед камерой ведут себя сплоченно: кто бы из них что ни делал, они все принимают участие в ритуальном действии. Та девушка, которая сначала иронизировала над актером, а потом кричала «не трогайте меня», следовательно, осталась вне игры. Именно это разозлило Ондина. Но когда он расположился рядом с Уорхолом, у входа, потому что выбыл из игры, лишившись партнерши, а значит, и роли, то принялся играть вуайериста. В этом происшествии на самом деле не так много иронии или агрессии, чем нарушения стиля жизни, определенного способа существования.
Санкции не заставили себя ждать! Завсегдатаи «Фабрики» производили впечатление людей, живущих по принципу «невмешательства», но все они, в большей или меньшей степени, соблюдали законы морали. Именно так – морали и нравственности, несмотря на наркотики, на сексуальную вседозволенность, на все нарочито выставляемые напоказ уродства и бравады… Напомним еще раз, что все эти люди были католиками с сознанием ответственности за грехи.
Премьера фильма, снятого за три летних месяца, состоялась уже 15 сентября 1966 года. Показ намеревались осуществить в соответствии с программой: Комната 732 – История Папы-Ондина; Комната 422 – История Герарда Маланги; Комната 946 – Комната Джорджа; Комната 116 – Ханой Ханна; Комната 202 – После полудня; Комната 632 – Джон; Комната 116 – Поездка; Комната 822 – Клозет. Дирекция отеля «Челси», получив предупреждение от полиции, запретила ссылаться в титрах на номера комнат.
Из всех снятых до этого на «Фабрике» фильмов The Chelsea Girls оказался единственным, имевшим настоящий коммерческий успех. В октябре фильм перестали демонстрировать в Film-Maker’s Cinematheque и перевели для показа в «настоящий» кинозал Regency, на пересечении 72-й улицы и Бродвея. Фильм, производство которого обошлось в 2000 долларов, принес своим создателям 150 000 долларов (а вовсе не 500 000 долларов, как говорила Ультра Вайолет, по цене билета в 500 долларов). Появились не слишком любезные комментарии New York Times: «Если господин Уорхол ставил перед собой цель доказать нам, что самое ужасное в грехе – это скука, то он ее достиг вполне»; отзыв в Time, где Уорхол назван «Сесиль Б. де Сад андеграундного кино».
Успех принес огромное количество разных предложений. Уорхол так рассказывал об этом в «ПОПизме»: он повсюду водил с собой компанию друзей, всегда был в окружении «свиты». «Везде, где бы мы ни появлялись, для нас устраивались прием за приемом».
