Там все казалось загадочным, там все превращалось в золото в электризующем свете Энди Уорхола, в возбуждающей атмосфере его славы и под его взглядом. Он был знаменитостью, и вокруг него все купалось в очистительных водах его покоряющей индифферентности, его дара манипулирования, в зажигательных и маргинальных безумствах. Все вели себя как у себя дома. Случались и непристойности, озаренные вспышками света, и откровенный бред, подававшийся с энергичным напором в стиле декаданса.
Здесь находили пристанище все бунтари против традиционной культуры, единоличным и непререкаемым решением рождались «суперзвезды» кинофильмов. Идя в авангарде движения за женское равноправие, «суперзвезды» с гордостью могли смело называть себя красивыми, умными, независимыми и изысканными. Эди, Нико, Вива, так же как Грета Гарбо и Бетт Дейвис
[499] в «звездной системе» 1930-х годов, одним взглядом могли убедить любого из своего окружения уступить малейшему их капризу.
«“Фабрика” – это было звездное место, – говорила Нико, – всегда на гребне волны». Там балагурили, снимали кино, кололись наркотиками, флиртовали, работали, выделывали экстравагантные трюки, чтобы привлечь к себе внимание, вились вокруг хозяина, всячески ему угождая. Вся эта жизнь очень напоминала театральную постановку.
Зеваки, гости, деловые партнеры создавали беспрерывный людской поток, протекавший в призрачно-зеркальном мире. Казалось, что всё – люди, предметы – отражалось на блестящих стенах, потолках, полах, выкрашенных серебряной краской стараниями Билли Нейма.
Тип из шкафа
После Маланги в этом серебристом мире именно Билли Нейм исполнял обязанности интенданта и «консьержа». Именно у него хранились ключи от «Фабрики», что было знаком абсолютного доверия. Это помещение он рассматривал почти как свое личное владение.
В самом деле, главное украшение «Фабрики» – это он. Раньше Билли был разнорабочим и вел почти бродяжническую жизнь. Одно время он даже работал осветителем в каком-то театре на Бродвее. По просьбе своих друзей он стриг им волосы: его дед работал мужским парикмахером. «Со временем, – рассказывал Нейм, – моя работа обернулась праздником, и весь народ потянулся ко мне. Я завернул стойки, колонны, башенки алюминиевой фольгой и установил несколько прожекторов. Такие вещи доставляли мне огромное удовольствие». Когда Уорхол заглянул к нему на 7-ю улицу, то пришел в восторг от увиденного и сразу же попросил Билли сделать то же самое на «Фабрике».
Билли пришел, начал покрывать столбы серебряной бумагой. Где это сделать не получалось, он окрашивал поверхности краской такого же цвета, и поскольку это занятие отняло у него гораздо больше времени, чем он предполагал, то так и остался на «Фабрике». «Два туалета я приспособил под темную комнату, – рассказывал Билли Нейм, – чтобы печатать фотографии, которыми я стал увлекаться. Там же я и спал в закутке, по площади около трех квадратных метров, прямо на полу, потому что не привык спать на кровати».
Билли Нейм по большей части воспринимался всеми как «тип, все время проводящий в шкафу, в самом дальнем углу». «Забавный парень, этот Билли, – отзывался о нем Пол Моррисси. – Он прожил четыре года в сортирах, без вентиляции, выходя оттуда только по ночам, чтобы его никто не заметил. В результате такого образа жизни, когда он совершенно не видел солнечного света, а его организм страшно нуждался в витаминах, он стал похож на прокаженного, покрытого отвратительными язвами и засохшими болячками. Спал он скрючившись, поджав ноги к самой голове, а ногти отросли на невероятную, невообразимую длину».
Страшно худой, довольно высокий, неумытый, с глубоко запавшими глазами, с густыми, нависавшими бровями, Билли всегда одевался в черное, питался амфетаминами и тем, что раздобудет то здесь, то там. Это он нашел на уличной помойке знаменитый диван и принес его на «Фабрику». Это он нашел крутящийся шар, сплошь покрытый маленькими кусочками зеркал, которые повсюду отбрасывали светящиеся «зайчики». Это он придумал большинство прозвищ, которыми награждались все, кто хотя бы на непродолжительное время заходил на «Фабрику». Среди них были и слишком эксцентричные, державшиеся вызывающе, и, напротив, почти незаметные, смирившиеся с тем, что общество выбросило их за борт, и отпетые наркоманы. Все они бесцельно слонялись по «Фабрике», то и дело заглядывали в лабораторию Билли в поисках временного убежища и, благодаря этому, становились «суперзвездами». Это он запечатлел на фотографиях самые яркие и насыщенные событиями часы «Фабрики». Он был официальным фотографом короля Энди.
«Когда было решено посылать его фотографии в ежедневные газеты, когда его популярность оценивалась по толщине печатной продукции, посвященной ему, – говорит Ультра Вайолет, знавшая не понаслышке эту ситуацию, – ему потребовался официальный фотограф, который забрасывал газеты и журналы снимками и фоторепортажами».
Постепенно Билли полностью покрыл серебряной бумагой или зарисовал недоступные места краской такого же цвета, каждый квадратный сантиметр стен, потолка, пола, раковин и унитазов, электрических лампочек. Парик Энди тоже стал серебристым, а вся студия превратилась в одно гигантское и всепоглощающее зеркало. I’ll be your mirror
[500], – пела группа Velvet.
В 1968 году на новой «Фабрике» профессиональные рабочие и дизайнеры воссоздали ее прежний интерьер, не допустив никаких неточностей. Они оставили нетронутой только одну крошечную комнатку в глубине новой «Фабрики» – обиталище Билли Нейма, в котором он восстановил все сам, где при свете лабораторного фонаря читал книги по теософии Алисы Бейли
[501]и рисовал на стенах астрологические символы.
Весенним днем 1970 года, решив, что никто больше, ни Энди, ни кто-либо другой, не удосужится ни поинтересоваться его состоянием, ни просто заглянуть к нему, ни спросить, почему он практически никогда не выходит из этой «конурки», Билли, самый преданный из всех верноподданных Уорхола, просто ушел. Однажды обнаружили дверь его каморки широко распахнутой, а пол был устлан сантиметровым слоем окурков. Билли оставил послание: «Энди, меня здесь больше нет, но я вернусь, это точно. С дружеским приветом, Билли».
Уорхол никогда ничего больше не слышал об этом человеке, который называл себя Name
[502]. «Когда люди спрашивали, как меня зовут, – говорил Билли Нейм, – я улыбаясь отвечал, что мое имя – Name. Мне этого достаточно…»
«Однажды я вышел из прибрежных вод в Riis Park в костюме боттичеллиевской Венеры, и вдруг кто-то назвал меня Ондином, как персонажа пьесы Жироду
[503]». Так себя представляет Ондин, другой немаловажный персонаж «Фабрики», стремительный и острый на язык, со взрывным характером, «одна из заметных фигур того времени», по словам Дэнни Филдс
[504], редактора Country Rithm. «Ондин, по всей видимости, был среди тех, кто решительно провел черту, отделившую эру битников от начала эпохи софистики и Camp’а».
