– И вы думаете, что сможете этому помешать? – Священника угрюмо свел брови. – Ваши слова полны богохульства!
Тогда Конрад рассмеялся; он смеялся до тех пор, пока не зашёлся кашлем.
– Думаешь, я богохульник? – сказал он через какое-то время. – Тогда мои следующие слова окончательно разрушат мою репутацию, священник. Ибо на всей земле лишь два человека могут это остановить. Я – первый. А ты – второй, Никулас из Лунда.
Священник вырвался из хватки Конрада и встал.
– Не нужно снисхождения, лорд! Вы едва стоите на ногах. Судя по вашему внешнему виду, вы давно отвергли пищу и сон. Как говорил Гален: «Наклонности ума зависят от тела». Вы холерик и сангвиник, лорд, возбуждённый и неустойчивый. В этом мире лишь один Спаситель, наш Христос, и утверждать обратное – богохульство. Позвольте мне позвать на помощь, и я оставлю вас и ваш бред!
Священник повернулся и собрался уйти, но неожиданная тяжесть на левом плече остановила его. Он повернулся и увидел отражение своих испуганных глаз в остром кончике стали.
– Сядь. – Тон Конрада не терпел возражений. – Сядь и слушай, как именно ты поможешь этому богохульству, как ты это называешь.
Отец Никулас открыл было рот, чтобы заспорить, но стальная дипломатия – острие прямо у его горла – прервала его. Священник послушался Конрада.
Альбинос какое-то время молчал. Он сел с мечом в руках, положив его на колени, и задрожал. Никулас наблюдал, как он склонил голову, хоть и непонятно, в раздумьях или в молитве; лицо Конрада закрыли белые волосы.
– Ты помнишь Магнуса Саксонского? – наконец сказал он.
– Нет, лорд. Я был ребёнком, когда он взял крест и ушёл в Утремер.
– Да, я и сам был не старше. Я был его оруженосцем. Мы понесли крест в Хальберштадт в год кончины архиепископа Абсалона.
– Очевидно, вы многое пережили, лорд, – сказал отец Никулас. – Я в этом не сомневаюсь. Но я не понимаю, как…
Конрад постучал по колену священника плоской стороной меча.
– Терпение! Разве это не одна из добродетелей, которой вы учите? Ну так молчите, терпите и слушайте.
Никулас сдержал совсем не христианское ругательство и выпрямился на скамье, сжимая колено побелевшими пальцами. Он ничего не говорил и смотрел перед собой, сосредоточившись на игре пламени свечи и теней, на неясных силуэтах вне поля его зрения. Он смотрел и слушал.
Голос Конрада стал тихим и монотонным:
– Следующим летом мы присоединились к Крестовому походу в Венецию…
На холсте воображения Никуласа возник город грязных каналов и позолоченных куполов, нарисованных словами Конрада. Город гниения и интриг. В водовороте теней он увидел корабли с высокими мачтами, полные воителей Бога в плащах-нарамниках с пришитыми к ним чёрными крестами. Все они были честными мужьями, с глазами, сияющими так же ярко и ясно, как их мечи. А за ними, по широкой площади Сан-Марко, кралась зловещая фигура дожа, фактического короля Венеции – старого, слепого и хитрого как сам змей-искуситель. Он сыпал злобными словами, несущими ложное благочестие, и приковал крестоносцев к своей воле цепями, выкованными из нищеты и долгов. И, несмотря на запрет Папы, коварный дож пробил броню веры, защищавшую крестоносцев, и направил тех против его христианских соперников.
– Вместо того чтобы помогать Иерусалиму, – сказал Конрад, – мы отправились в Константинополь. Я благодарю Бога, что Магнус не узрел вживую мой позор. Он заболел и умер в Андросе, где я стал служить графу Болдуину. Он звал меня своим призраком, ибо я был словно неупокоенная душа, нападающая на живых с желчью и ненавистью. Многое произошло…
Отец Никулас опустил взгляд на рукоять меча Конрада. Пот и застарелые пятна крови обесцветили его шагреневую закрутку, крепко удерживаемую витками потускневшей серебряной проволоки, а навершие в форме жёлудя портили вмятины и царапины. Эти отметины были похожи на руны и рассказывали свою историю, ничем не хуже древней саги. В мерцании свечей на стали священник наблюдал за разрушением древнего города – города циклопических стен и огромных дворцов. Он видел лица, отраженные в лезвии меча, – рычащие, кричащие, молодые, старые, мужские, женские; он видел детей, съежившихся от хаоса войны, освещенных сиянием греческого огня. И он видел седобородого одноглазого старика, одетого в выцветшие одежды варяга. Руки альбиноса, измазанные в крови, обрабатывали раны старика, хотя не было на свете ни пиявки, ни лекаря, что могли бы ему помочь. Руки убийцы сложились в молитве. Запинаясь, старик заговорил…
– Он будто бредил, – продолжал Конрад, поглаживая меч так, как гладят кошку, пока вспоминал прошлое. – Рассказывал о святом по имени Теодор, чей меч пропал на земле предков.
– Святой Теодор?
– Так ты о нём слышал?
Отец Никулас наклонился вперёд; он сжал свой крест двумя руками, поднёс к губам и поцеловал.
– Христианский солдат Рима во времена великого Константина. Он поклялся Богу убить дракона, который терзал Вифинию, пожирая целые деревни и воруя золото и женщин. Он последовал за змеем на север, в леса Германии и за её пределы. Никто теперь не знает, где блаженный Теодор настиг свою добычу, было то в болотах Ютландии или в скрежещущем льду гор Кьолен, но говорят, что их битва длилась год и один день. И когда святой Теодор одержал победу, смерть змея потрясла землю.
– А сам святой?
– Убит, насколько я помню, – ответил священник, – сломлен агонией дракона. Считается, что его кости – как и меч, освящённый кровью Христа, – по сей день лежат среди останков чудища, где бы они ни были.
– Старик знал.
– Старик знал, что умирает, лорд, – Никулас встал и начал шагать по маленькому кругу, зажав руки за спиной. Его ряса шелестела на каждом повороте. – Вы сами сказали: он бредил. Предсмертная болтовня старого еретика. Если вы хотите остановить так называемый языческий апокалипсис… что ж, можете с таким же успехом искать Истинный Крест или копьё Лонгина. Меч святого Теодора потерян. Он…
Но Конрад оборвал его:
– Он на земле Вороньих гётов, на северно-западном берегу озера Венерн. – Призрачный волк Скары встал и подошёл к молодому священнику. – Говорят, это земля язычников, последний бастион старых обычаев.
Конрад похлопал Никуласа по плечу и притянул к себе, соблазнительно зашептав:
– Именно так ты и станешь моим союзником: ты и я, мы обыщем землю Вороньих гётов, выжжем их ересь из этого мира и заберём меч святого Теодора. После этого мы присоединимся к моему брату, королю Дании, когда его поход против Эстонии будет в самом разгаре. Только представь: отец Никулас, солдат Христа, даже в тени недостойного повелителя, архиепископа, пошёл вперёд, чтобы даровать своим союзникам великое благо! Разве не станет меч святого Теодора величайшим символом во главе армии крестоносцев? Разве тогда эта армия не победит?
Отец Никулас сдержал язвительную ремарку. В самом деле, он не видел изъяна в логике Конрада. Никулас был честолюбив, хотя и позволял любви ко Христу и благу церкви руководить им, а не низменному стремлению к мирской власти и множеству грехов, что покупаются этой властью. Это он оставил архиепископу Сунесену. Но если у него будет меч, помазанный кровью Спасителя человечества… как далеко он зайдёт? Предаст ли он своего архиепископа? Наверняка. Но предаст ли он своего короля?
