Спор разрешила Скрикья: она предложила тянуть жребий. В этом вся она – просто и ясно. Она подготовила жребий: останется тот, кто вытянет короткий. Радболг проиграл. Как он ругался и кричал! Но даже он не посмел спорить с сестрой.
В день летнего солнцестояния, в тот год, когда римские псы возложили свою жалкую корону аж на четыре головы, я в последний раз увидел своего отца. Они вышли в море в сумерках – два десятка кораблей с волчьими носами, полными всех бессердечных каунаров, которых кровожадный Балегир смог подкупить или заставить поплыть с ним. Он опустошил Оркхауг, оставив только старых, больных и юных. Скрикья стояла на выступе скалы, возвышающемся над озером в тени горы, с большим рогом в руках. Каждое судно, проплывавшее мимо, в сторону фьорда, ведущего в открытое море, она приветствовала оглушительным рёвом. Корабль Балегира шёл последним, его киль был чёрным как смоль, края покрыты щитами и копьями. Скрикья трижды трубила в этот рог, трижды раздался вой, способный расколоть небеса; в последних лучах солнца она бросилась к краю скал и обнажила свой меч – его прозвали Сарклунг, смертельное оружие, выкованное гномами. Она широко раскинула руки и взревела: «Así att-Súlfr Bálegyr skiari tar nekumanza!» Балегир – это Волк, и он идёт, чтобы сожрать ваши внутренности! Такой я её и запомнил – безжалостная королева, готовая к войне, свирепая и дикая, как море, прощающаяся со своим королём…
Гримнир замолчал, опустив взгляд на тлеющие угли. Потом он откинулся на спинку стула.
Воспоминания – это проклятие, птичка, прямо как шип в глазу. Вырви их, если сможешь, или в старости они настигнут тебя. – Гримнир харкнул и сплюнул. – Так вот, лето прошло, и из Эриу не было никаких вестей. Скрикья и старые ведьмы встали в круг и призвали всех птиц, но ни одна не летала так далеко, до самого изумрудного острова, где жили вестальфары, западные эльфы. Помню, одной ночью перед зимой, прежде чем деревья сбросили листья, её одолели видения. Над горой разразилась буря. Звучало так, словно сам ётун тащил наковальню вверх по склонам Оркхауга. Гром гремел с яростью тысячи молотов, а небо озаряла молния. В ту ночь в воздухе витало колдовство. Я чувствовал его запах.
Но на вершину горы нас призвали крики, меня и Радболга. Давным-давно, когда каунары впервые поползли вверх по склонам Оркхауга в поисках убежища, Балегир приказал им соорудить каменный алтарь, и на нём он принес в жертву Имиру старшего из своих сыновей. Там, под ветром и мокрым снегом, мы нашли Скрикью, склонившуюся над останками жалкой девки – одной из последних рабынь, которых мы забрали из фьорда. Скрикья выпотрошила её, вырезала печень и рылась в её сердце. У неё были дикие глаза. Она всё говорила, что видела смерть Балегира в облаках, его огненный глаз был окутан тьмой. Скрикья была похожа на Гифа… умела управляться с колдовством; я же был скорее похож на Радболга. Даже щенком я доверял холодному железу и тому, за что мог ухватиться обеими руками, а не той невидимой паутине, что плетут ведьмы и провидцы. Так что мы оставили её одну, но я не мог избавиться от тревоги.
В ту ночь была битва при Маг Туиред.
Гримнир наклонился вперёд и махнул одним чёрным пальцем.
Понимаешь, я знал, что что-то не так. У нас были проблемы. Я чувствовал это нутром, над нами нависал злой рок. Но кем я был? Никчёмный пацан, глупый щенок, вот кто! Но у меня был рот, и я не боялся им пользоваться. Нар! Но Радболг рассмеялся, когда я сказал, что нам надо быть настороже. Он усмехнулся, дал мне по башке и отправил меня с другими парнями собирать мёд из ульев фьорда. Но я знал! Я знал и был прав… Я был прав…
Запомни, птичка: можно судить, насколько враг боится или уважает тебя, по оружию, которое он против тебя использует. Если так, одноглазый владыка Асгарда считал нас владыками земли. Ибо то, что он обратил против нас после битвы при Маг Туиред, было безжалостным и жестоким, как смерть. Его называли Нидхёгг, Злостный Враг, – голос Гримнира упал до благоговейного шепота. – Я всё видел вместе с парнями, которых Радболг послал за мёдом. Видел дракона, когда тот вылез из фьорда и пополз вверх по склонам Оркхауга. Это не летающий змей, что дышит огнем, как любите представлять вы, жалкие гёты. Нет, то был монстр, наполовину змей, наполовину ящер. Он был длиннее волчьего корабля – длиннее даже скандинавских драконьих кораблей – и передвигался на двух когтистых лапах. Сверху и снизу его покрывала костяная чешуя, на брюхе бледная, как человеческая плоть, а вдоль спины – темнеющая до цвета мха и озерной грязи. Эта чудовищная голова… – Брови Гримнира нахмурились от воспоминания. Он встряхнулся, словно пытаясь прийти в себя.
Эта сволочь даже не обратила на нас внимания. Да и зачем? Вы всего лишь сопливые, корявые юнцы. Остальные струсили, но я выбежал из теней деревьев, когда Злостный Враг пополз по горе. Змей остановился у ворот Оркхауга, его грудь содрогалась, а из пасти вырвалось облако пара, которое понеслось вперёд как штормовой ветер. Он нырнул в эту пену и дым и добрался до сердца горы.
«Бежим, олухи! – сказал я ребятам после того, как до нас донеслись звуки скрежета. – Скорее! Мы же ворчали и жаловались, когда Балегир оставил нас позади. Вот наш шанс доказать свою храбрость! Бежим! Берите клинки и идите за мной!» Я как идиот вытащил нож и бросился в гору.
Гримнир откинулся на спинку и потёр челюсть костяшками ведущей руки.
Для всех нас это было первой битвой. Настоящей. Да, мы уже тявкали между собой, но это… это совсем другое. Мы бросились в бой, как псы войны, лая и визжа. Тот дым был похож на пар, поднимающийся из залитой водой кузницы, – обжигающе горячий, воняющий медью и гниющим мясом. Мы ни черта не видели, но неслись вперед как полоумные.
Мы чуть не споткнулись о первую кучу тел. Большинство из них были рабами, измождёнными изгоями, которых мы захватили в набегах на фьорды или привезли из других земель. Там были и их смотрители – разношёрстная кучка хромых и калек, возглавляемая старой ведьмой-полукровкой, у которой не было ног, она передвигалась на спине коротышки, которого звала сыном. Все они лежали вперемешку, задушенные испарениями или разорванные на части когтями зверя. Но всё же несчастные рабы приняли на себя основной удар. Они не успели убежать от дыхания этого чешуйчатого ублюдка, которое губит ваш вид. Оно сварило их заживо или превратило в бескостные мешки плоти, из которых сочился гной и кровь.
Мы с парнями побежали дальше по следу дракона в глубь Оркхауга. Эта вонючая ящерица быстро бегала, ею будто… управляли, как острием копья, движимым чужой волей; она знала, где находится сердце горы, и направлялась прямо к нему. Ни одно из тел, разбросанных вдоль тропинки, не заставило нас остановиться. Нар! Мы были волками, охотящимися за свежей добычей. Мы прошли мимо парней, которых знали с тех пор, как были визжащими младенцами, – раздавленных, разорванных и залитых чёрной кровью. Их запёкшиеся от крови лица до сих пор не выходят у меня из головы. На них читалось удивление.
Мы шли на зловоние дракона. Его отвратительное дыхание висело низко над землей, как туман. Оно почти скрывало руины поспешной баррикады, которую другие соорудили на перекрёстке, что мы звали Эйнвиги, – там мы разрешали споры между родственниками с помощью ножей и кулаков. Левая дорога вела вниз, к кузницам и шахтам; правая – к убежищам и домам. Если идти прямо – окажешься на тропинке, ведущей к залу Девяти Отцов и оружейным складам – пустым с тех пор, как корабли ушли в Эриу.
