– И что нам делать? – спросила Ульфрун.
Гримнир повернулся к Сигрун.
– Как она и сказала, надо ослепить ублюдка.
– Ты сможешь?
– Не я, – ответил Гримнир. В одной руке с чёрными ногтями он крутил четыре каштана. – Но я знаю, кто сможет.
До основания Храфнхауга, до того, как были заложены основы Гаутхейма, был Вороний камень. Гримнир уставился на этот выступ чёрной скалы. Все это – дело рук Гифа. Именно он нашёл этот кусок базальта, отдаленно напоминающий воронье перо – чуть большее четырнадцати футов в высоту с одной широкой и плоской стороной, – и именно Гиф оттащил и возвёл его на гребне холма. Примерно через семьдесят лет после смерти Радболга его старший брат вырезал ему эпитафию.
В тусклом свете нижнего уровня Гримнир всё ещё видел немного стёршиеся руны: Гиф, сын Кьялланди, воздвиг этот камень в память о Радболге, своём брате. Он умер в объятиях змея. Нарисованный ворон в центре камня ознаменовал Радболга; вокруг него обвивались кольца дракона, Злостного Врага.
– Разожги тут костёр, – прорычал Гримнир Дисе. Он указал на место напротив плоского камня. – И большой! Мне нужно много теней. И пусть кто-то принесёт мне тело того дана-христианина. Того, которого ты убила.
– Его тело?
– Что нужно любой ловушке, драгоценная моя идиотка?
– Наживка? – ответила она.
– Наживка, – стукнул Гримнир себя по носу.
Он внимательно наблюдал за приготовлениями: как люди тушили факелы вдоль стены, обращенной к камню, как каждую живую душу проводили в сторону Гаутхейма. Вскоре на улице никого не осталось.
– Это сработает? – спросила Ульфрун, вторя мыслям Гримнира. Именно её люди принесли тело вождя данов, бледную и почти бескровную куклу без кольчуги. Форне нёс ведро, наполненное бульоном из застывшей крови, выжатой из поверженного врага, и кусками разорванных копьём внутренностей; оттуда торчала окровавленная бедренная кость, как адский ковш. Вождь братьев-волков поморщился, передавая ведро Гримниру.
– Я уже видел, как это сработало, – пожал плечами Гримнир. – Или что-то в этом роде. Кладите его сюда.
Он показал на густую тень у костра.
Ульфрун вскинула бровь.
– Но получалось ли такое у тебя?
– Что-то вроде того, – ответил Гримнир, почти что выплёвывая каждое слово, а потом рявкнул однорукой: – Подготовь своих парней и жди моего сигнала.
Он смотрел, как Ульфрун вывела два десятка своих сыновей-волков, ульфхеднаров, через задние ворота и спустилась к причалу, где их ждали три лодки, которые вскоре отправятся на берег за Шрамом. Гримнир услышал, как с глухим стуком закрылась дверь в Гаутхейм; остался лишь грохот вражеского обстрела – свист зажигательных снарядов, хруст обрушивающихся крыш, дрожащий удар дерева о дерево. Бьорн Хвит и его парни сгрудились в тени стены у главных ворот, насторожившись; Бьорн Сварти загнал всех остальных в общий дом, уложив народ щекой к щеке, как стаю сельди.
– Пора, – сказал Гримнир, выдыхая. – Не дай костру потухнуть, птичка!
Диса кивнула. Кто-то принёс двойные мехи из кузницы Кьяртана. Она медленно ими работала, с каждым выдохом поднимая язычки пламени всё выше. Гримнир снова повернулся к Вороньему камню. Огонь отбрасывал на него глубокую тень. Кивнув, он подтащил ведро поближе, перемешал кровь и внутренности бедренной костью – три раза в одном направлении, затем три раза в противоположном. Он проделал это трижды, каждый раз напевая себе под нос:
Я взываю к вам, предки,
Что обитают за чертой;
Подойдите к двери этого земного камня
И услышьте мольбу своего сородича.
Под конец Гримнир отложил кость в сторону и поднял ведро. Хмыкнув, он выплеснул содержимое на камень. Холодная кровь заполнила руны, и куски плоти стекли по канавкам в вырезанного ворона. Поверхность камня покрылась паром; от него исходил такой смрад кипящей крови и внутренностей, что даже Гримнир поморщился. И всё же он не дрогнул:
Я знаю зал далеко от солнца
В Настронде, в тени Нидафьолла;
Бушующую вонь войны и зарево красного огня:
Высокое пламя облизывает само небо.
Там Балегир, самый могущественный
Из всех живущих каунаров, Кьялланди,
Лют и Храуднир, Ньол и Дреки,
Нагльфари и Ганг, а также свирепый Манаварг.
Они сотворили многих сыновей Волка и Змеи,
Чтобы досаждать глубинам Мидгарда;
Тьясс и Могтрасир, Эгир и Хресвелг,
Скрикья и Радболг, а также мудрый в знаниях Гиф.
К тебе я взываю, Гиф Кьялландисон,
Лишённый жизни на ненавистных берегах Мидгарда;
Из Настронда, в тени Нидафьолла,
Гиф Кьялландисон, я взываю к тебе.
Я Гримнир, сын Балегира,
Единственный каунар, странствующий по Мидгарду;
Я создал эти врата из крови и костей,
И призываю тебя к их порогу.
Эхо слов Гримнира растворилось в тишине, прерываемой потрескиванием огня и глухими ударами по воротам Храфнхауга. От камня шёл пар; у его основания скапливалась кровь.
Ничего.
Губы Гримнира скривились в гневном оскале.
– Гиф Кьялландисон! – взревел он. – Будь проклята твоя никчемная шкура, подойди к двери! Гиф! Я призываю тебя к порогу! Гиф Кьялландисон!
Гримнир внезапно наклонился и схватил окровавленную бедренную кость; выругавшись, он швырнул её в Вороний камень.
– Будь ты проклят, старый мерзавец!
Кость ударилась о поверхность камня… и исчезла в нём, как галька, брошенная в воду. Брызнула кровь; по окровавленной поверхности пошли ровные круги – там, где в этом вертикальном озере крови теперь плавали ошметки плоти. Гримнир увидел, как медленно формируется лицо – казалось, что голова и плечи сделаны из застывшей сукровицы, ни глаз, ни рта. Послышался влажный выдох.
Зачем ты тревожишь нас, выродок чресл моей сестры?
Зачем зовёшь нас к этому трижды проклятому берегу?
Дай нам пребывать в бесконечной борьбе;
Пока Гьяллархорн не издаст предсмертный рёв.
Гримнир хмыкнул.
– Ты всегда учил меня идти с огнём на огонь, верно? Фо! Эти сраные псалмопевцы призвали себе на помощь духов, которые следят за нами. У меня есть план, и для этого мне нужно прогнать этих призраков. Забери это, – пнул Гримнир труп у своих ног, – в качестве платы.
