Лицо Хорстена побагровело от ярости. Взревев, как раненый лев, он прыгнул на Дису; его топор просвистел и полетел в пустоту, когда она отскочила в сторону, и ударился о сломанный пень каменно-твердого частокола. Прежде чем он успел прийти в себя, Диса ударила его высоко, в горло, вонзив широкое лезвие копья со всей ненавистью и яростью. Хорстен издал булькающий крик, падая на щебень; Диса повалила его на землю. Она рубила его по шее снова и снова, пока голова дана не отлетела. Она наклонилась. Её пальцы запутались в бороде мертвеца.
Выпрямившись, она бросила отрубленную голову к ногам Конрада.
– Я Дочь Ворона, – громко сказала она. – Носительница руны Дагаз, несущая День, избранная норнами. Я жрица Человека в плаще, бессмертного вестника Спутанного Бога. Моей матерью была Дагрун-воительница, скьяльдмер, дева щита Храфнхауга на земле Вороньих гётов, и это мой дом!
– О, птичка, – сказал лорд Скары, поднимая взгляд от изуродованной головы Хорстена. – Не надо было этого делать. Теперь у меня нет выбора. Убить её!
И внезапно, когда шесть оставшихся данов наступили на девушку, земля у ворот раскрылась. Дисе показалось, что это огромный медведь – кровожадный и жаждущий крови, – когда рука-лопата Бродира опустила Конрада на колени.
– Один! – взревел берсерк.
Из всех событий своей долгой жизни Гримнир с кристальной ясностью вспомнил одно – разрушение стен Бадона на реке Эйвон в стране англичан около двухсот лет назад. Лорд того несчастного места украл его маленькую певицу псалмов Этайн; чтобы вернуть её, Гримнир заставил древнего Пастуха Холмов, последнего из древней расы ландветтиров, потрясти кости Имира. Хоть он и не мог вспомнить имя лорда Бадона, он всё ещё до мельчайших деталей видел падение его башен и ворот, огненный шторм, вызванный облаками каменной пыли, реками обжигающей воды и удушающими клубами серы; то было массовое уничтожение, более жестокое и бессмысленное, чем любые его предыдущие поступки. И всё это было его планом.
Но каким бы жестоким и благоговейным ни было то зрелище, по сравнению с этим оно было словно звон бисера в жестяном ведре. Это уже не дух земли, сотрясающий кости Имира, чтобы вызвать дрожь в земле; нет, на этот раз рука бога схватила хвост Змея Мидгарда, хитрого Ёрмунганда, и встряхнула его с такой яростью, что кожа мира лопнула и отслоилась. Гримнир видел, как Гаутхейм исчез, как земля рассыпалась под его ногами. Резные балки, черные, древние и почти такие же твёрдые, как камень, раскололись, как стопка сухих веток. Гримнир услышал крики изнутри, когда стены дома развалились на части; дальше шли фундамент и камни очага, упавшие с края полуострова в бурлящие воды Скервика.
Когда грохот стих и земля снова застыла, Гримнир увидел новый горизонт за пределами того места, где стоял Гаутхейм, – сквозь прыгающее пламя, окутанное дымом и пылью, он увидел косу земли, на которой более семисот лет не было ни солнца, ни луны: мыс, когда-то называвшийся Аранесом. Теперь он разрушен течениями и приливами – остров-курган, где останки Радболга Кьялландисона смешались с костями проклятого дракона, Злостного Врага.
Место мести…
Гримнир не остановился, чтобы поискать среди обломков Дису или Ульфрун. Проклятая гейсом старая карга сама найдёт дорогу. В этом он не сомневался. Он не предложил помощи десяткам раненых Вороньих гётов, которых встретил по пути, хотя они умоляли его с окровавленными и сломанными руками. У него не было времени. Сначала ему нужно добраться до кургана, осмотреть окрестности и понять, что последует за этим.
Он вскарабкался на осыпающийся край склона и глянул вниз. Оттуда можно было разглядеть окончательную судьбу Гаутхейма – как и тех, кто укрылся под его карнизом. Обломки дома и третьего уровня деревни образовали сухопутный мост, ведущий к острову-кургану. Гримнир шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони, глядя на поле разрушений.
Крутой склон был усеян обломками: камнем из фундамента, расколотыми бревнами, досками и щитами, а также телами – целыми и кусками, жестоко разорванными от падения дома. Потом он вспомнил, что в Гаутхейме лежали раненые. Гримнир осторожно пробирался вниз. Он остановился только один раз, когда его взгляд зацепился за клок волос, застрявший в груде щебня. Гримнир узнал его; это был скальп, который он отдал той глупенькой женщине, Беркано, – скальп Орма Топора. Но её самой не было видно. Гримнир подобрал скальп из руин, засунул его за пояс и осторожно спустился вниз, преодолев последние несколько опасных футов до острова.
То место ужасно воняло. Гримнир сморщил нос и сплюнул от запаха разложения, поднимавшегося от покрытых илом камней, сочетания гниющей рыбы, растительности и старого разложения. Поверхность острова была усеяна почерневшими от плесени пнями деревьев, а среди камней и луж с мутной водой виднелись обломки с поверхности – черепки керамики и ржавые железные обручи от разбитых бочек, корабельный киль, обвитый прилипшими листьями; кость, торчащая из грязи, слишком длинная, чтобы принадлежать человеку.
Гримнир шел медленно, земля под ногами была такой же опасной, как при спуске с руин Храфнхауга. Когда он приблизился к центру острова, то навострил уши; впереди он услышал глухой плеск воды, будто она капала с крыши пещеры.
Звук исходил из трещины, расколовшей скалу. Она была узкой, едва шире размаха плеч Гримнира, но то, что она вела к сердцу кургана, не вызывало сомнений. Воздух, доносившийся изнутри, был настолько зловонным, что заставил поморщиться даже жившего среди болот скрелинга. Пару мгновений он постоял на краю расщелины, сжимая и разжимая кулаки с чёрными ногтями. Он даже снова представил себя щенком – прячущимся в деревьях у фьордов, пока ползущий ужас, Нидхёгг, Злостный Враг, извивался по склонам Оркхауга.
Гримнир зарычал и сплюнул. Нар! Я больше не щенок!
Его здоровый глаз горел в окутанном дымом мраке ночи, и последний сын Балегира вошёл в расщелину и боком спустился в темноту. В конце узкой расщелины не было лабиринта; не было золотого ложа с сокровищами, только пещерообразная камера, дальний вход в которую всё ещё находился под водой, – зловещее чёрное озеро, отражавшее болезненное сине-зелёное свечение, озарявшее всё вокруг. Сияние исходило от пятен плесени и грибков, прилипших к скалистым стенам. В этом слабом свете Гримнир увидел гигантскую груду костей – бедренные и черепа, грудные клетки и позвоночники. Казалось, некоторые из них были животными, но и человеческих виднелось немало. И на этом жутком ковре покоились останки гигантского змея, скелет без плоти в шкуре из пронизанной костями бронированной чешуи. Ему вспомнились собственные слова, сказанные над тлеющим костром: «То был монстр, наполовину змей, наполовину ящер. Он был длиннее волчьего корабля – длиннее даже скандинавских драконьих кораблей – и передвигался на двух когтистых лапах. Сверху и снизу его покрывала костяная чешуя, на брюхе бледная, как человеческая плоть, а вдоль спины – темнеющая до цвета мха и озерной грязи. Эта чудовищная голова…»
Этот череп с широко посаженными глазами, тяжелыми челюстями и клыками длиной с предплечье Гримнира был пронзён мечом сквозь толстую бровь. То было оружие с длинной рукоятью, навершием в форме желудя и простой крестовиной, его чёрное железное лезвие не тронуло время. Гримнир всё ещё видел руны рока, выгравированные на доле.
