— Этим ты окажешь мне честь, — ответил отец моей матери.
В самый жаркий день за всю историю Джидды двое мужчин предстали перед Шейхом. Он сказал отцу моей матери:
— Я объявляю этого мужчину мужем твоей дочери. Пусть будет их брак долгим и счастливым, иншааллах.
Однако в семье моей матери этот брак вызвал целую бурю.
— Заставь его развестись, — приказал отцу матери глава семьи.
— Ни за что, — ответил он. — Назовите мне хоть одну причину для этого.
Старейшина встал и сказал:
— Сегодня я в хорошем настроении и дам тебе две причины вместо одной. Во-первых, он не араб. Во-вторых, он чернокожий.
— Но между арабами и неарабами нет никакой разницы, — возразил отец матери.
— Так было в старые времена. А теперь разница есть, и большая. Если ты не добьешься развода между твоей дочерью и этим эритрейцем, я вышвырну тебя из семьи.
Отец моей матери только пожал на это плечами. Ему было всё равно.
А моего отца также выгнали из семьи за то, что он взял в жены девушку не из Эритреи.
Через год после того, как мои родители поженились, родилась я.
Мне грустно от того, что у меня нет родственников ни по отцу, ни по матери, но зато у меня близкие отношения с мамой. Она мой лучший друг.
Затем Фьора вкратце рассказывала о том, что произошло с ее родителями дальше. Кроме нее, детей у них не было, потому что отец перестал приходить к матери по ночам. Когда мать Фьоры спросила, в чем дело, ее муж с негодованием потряс перед ней врачебным заключением, где говорилось, что у него «острая медицинская проблема».
Но, писала Фьора, ее мать считает, что неспособность мужа втащить свое толстое тело на ее кровать связана не с болезнью, а только с его образом жизни: он ест слишком много жирной пищи, курит шишу и проводит всё свое время в кафе с богатыми друзьями, где они без остановки пьют сладкий крепкий кофе.
На следующее утро в гостиной имама я без проблем спрятал свой ответ Фьоре между буклетами. Мы вышли из дома и свернули на Рыночную улицу. Сегодня имам был молчалив, что меня вполне устраивало. Меня волновало, как отреагирует Фьора на мое письмо.
Фьора, труднее всего — начать. И мой мозг готов сдаться перед непосильной задачей написать тебе хоть одну фразу. Но внутри меня живет опаленный любовью поэт, и я повинуюсь тебе, моя Фьора, и представлюсь без дальнейшего промедления.
Меня зовут Насер, но тебе это уже известно. Я из Эритреи и не знаю имени своего отца, хотя в моем паспорте, выданном Организацией Объединенных Наций, мое полное имя значится как Насер Сурадж. Фамилию Сурадж выбрал для меня дядя, когда привез нас с братом в Джидду из лагеря беженцев в Судане.
Когда я только прибыл в лагерь, мне велели найти человека с красным крестом на рубашке, чтобы тот зарегистрировал нас в списке вновь прибывших. Всего двумя днями ранее я попрощался с матерью и Эритреей. За спиной я таскал на перевязи младшего братика Ибрагима, которому было тогда три года.
Мне показали палатку, где проходила регистрация. Там меня встретил улыбчивый человек. Я сказал ему, как меня зовут. Тогда он спросил, как зовут моего отца, я ответил: «Рахима». Он посмотрел на меня через очки и заметил, что Рахима, кажется, женское имя. «Да, — сказал я, — но моя мать была и моим отцом, поэтому запишите, что моего отца зовут Рахима».
Он отложил ручку и взял меня за плечо, стараясь успокоить меня. Он говорил, что не нужно бояться бомб, в лагере они не падают с неба. И потом снова спросил про имя отца. «Рахима. У меня нет другого отца. Только мать. Она нам и отец, и мать, и лучший друг». Но мужчина настаивал, что он может записать только мужское имя и что моя мать не могла родить меня совсем без мужчины. Тогда я сказал, что видел того мужчину только один раз в жизни, когда он пришел навестить мою мать. Тот человек и был моим отцом, сказал я человеку в очках, но его имени я не знал, а называл про себя Одеколоном.
Когда за нами приехал дядя, он настоял, чтобы я взял имя его отца — Сурадж. Я согласился, хотя в документах не будет имени моей матери. Дело в том, что вся ее семья тоже носит фамилию Сурадж.
А теперь я вернусь в настоящее, хабибати, чтобы пожелать тебе всего наилучшего, что может подарить любовь.
Твой Насер.
3
Я знал, что это случится, но был удивлен, почему не случилось раньше. На следующее утро, когда я возвращался из колледжа домой, на улице мне повстречался Гамаль.
— Насер? Это ты? — воскликнул он.
— Да, Гамаль, это я, — ответил я высокомерно.
Гамаль был одним из завсегдатаев кафе Джасима, он владел ресторанчиком возле Рыночной улицы. На нем был белый фартук в желтых и красных пятнах. Коронным блюдом Гамаля была жареная печень с имбирем, лаймом, большим количеством куркумы, перца чили и свежего чеснока. Вот и сейчас в руках он держал четыре красных перца чили и один лайм.
— При встрече нужно говорить «Ассаламу алейкум», — заявил я ему, вдыхая аромат, исходящий от его рук и фартука.
Мое замечание заставило его повнимательнее приглядеться ко мне.
— Твой тоб, — сказал он, пораженный. — Он короткий. Ты в мутавве! Не верю собственным глазам. Что случилось? — спросил он.
Я пожал плечами.
— Уходи, — сказал он, обрывая разговор. — И не попадайся больше мне на глаза.
В тот же вечер я вынул из портфеля нашего курьера очередное послание Фьоры. Однако у меня не было возможности немедленно отправиться домой, чтобы прочитать его, потому что имам попросил меня задержаться и проводить его в мечеть.
— Сегодня я должен произнести очень важную речь, — сказал он.
Я знал, что его беспокоит. Днем ранее к нему приходил шейх, работающий в самом большом суде Джидды, и сказал примерно следующее:
— Женщины, о благословенный имам, становятся непокорными. Они находят всё новые способы, чтобы заманить наших юношей в сети зла. Несколько дней назад, да простит меня Аллах за то, что говорю это перед моими благословенными братьями, женщина из Аль-Нузлы открыла лицо посреди улицы — лицо в пудре и краске — Хамиду и подмигнула ему. Но Аллах был с нами, потому что проклятое создание не знало, кто такой Хамид. Хотя иметь длинную бороду — это сунна, его борода не растет, но в данном случае это благословение Аллаха. Прошу вас, о имам, напомните нашей молодежи, как избегать женских уловок, расскажите им еще раз, что безнравственная женщина приведет в ад.
— А теперь можешь остаться здесь, только сиди тихо, пока я готовлюсь к проповеди, — приказал мне имам, усаживаясь на ковер на полу.
Я разглядывал его, пока он пребывал в глубокой задумчивости. Я знал, что он собирается произнести лекцию о том, что мальчикам следует остерегаться аморального поведения женщин. Но для одного мальчика — меня — его предупреждения слишком запоздали. Если бы только имам знал, что за гордый любовник сидит рядом с ним в его же гостиной, думал я с самодовольной улыбкой.
