– Конечно, он вырос и стал дрочить!
– Валерий!.. Можешь считать себя хоть Львом Толстым, хоть Фридрихом Ницше. Но мы просим тебя нас не посещать. И общение с нашими братьями мы тоже ограничим.
Молодой пастор исчез за железными воротами. Я услышал, как он закрыл их изнутри. Будто ждал, что я могу ворваться внутрь, как татарское полчище. Я сразу пошел к Сереже. Но в квартире никто не открывал. Позвонил по телефону: не берут трубку. Вечером наконец я дозвонился до своего Херувима. Да, он слышал о том, что случилось. Ему очень жаль. Очень. Ведь мы не сможем пока общаться. Ему очень жаль…
И тогда я понял, что никакой я не Лев Толстой. Как повел себя Толстой, когда получил известие об отлучении? И как веду себя я?
Я рыдал. Я умолял. Я прижимался к трубке: нет, Сережа, брат мой, только не это, не бросай меня. Разве это поможет мне исправиться? Как раз наоборот! Сережа спросил, помню ли я, что написано у Матфея о тех, кто сеет неверие в юных сердцах? «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею…» Я продолжил: «…и потопили его во глубине морской». Конечно, я это помню, но как же слова евангелиста Луки? «…на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках»?
– Мы будем рады видеть тебя… покаявшимся, – сказал Херувим и повесил трубку.
Ночью я не спал. Моим первым планом было убить себя. Но самоубийство оказалось слишком сложной задачей. Жил я на третьем этаже и, выпав из окна, вряд ли бы умер. Можно, конечно, было попробовать найти дом с открытой крышей. Я знал рядом одну многоэтажку, под крышей которой было написано: «КТО-ТО ТЕБЯ ЛЮБИТ». Да, огромными буквами! Однажды Сережа остановился, чтобы указать на эту надпись. Обнял меня и сказал на ухо: «Знаешь, кто любит тебя?..» Мое сердце стучало. Кто же? «Это Христос», – прошептал Сережа. Теперь я думал, а что, если спрыгнуть с этого дома? Согласитесь, эффектно. Есть в этом что-то от падения Люцифера. Но, увы, падать придется на продуктовый магазин. Нет, такого позволить себе нельзя. Я представлял, как мое тело смешивается с подгнившими абрикосами. Нет.
Что же делать? Вдруг среди ночи внутренний голос сказал мне: «Помнишь, как ты обещал подарить Херувиму «Реквием»?» Помню. «Вот и подари! Это будет твой ответ!» И утром, после бессонной ночи, я отправился за обещанным подарком.
Я поехал в музыкальный магазин, чтобы купить диск Моцарта. И – о, чудо! – на выходе из музыкального магазина увидел молодого пастора. Он только что вышел с рынка, где торговала его жена. Я действовал быстро и решительно. Подошел, взял за руку и начал говорить:
– Руслан! Дорогой брат. Я много думал. И пришел к выводу, что ты… вы все… были правы. Надеюсь, вы меня простите. – Молодой пастор захотел что-то сказать, но я крепко взял его за плечо. – Я понял, в чем проблема. Я смеялся над чужими стихами, я сподвигал юношей к онанизму… А все почему? Потому что церкви нужно творчество. Занимаясь творчеством, мы уподобляемся Творцу. Кроме того, творческий акт отвлекает от дурных мыслей. Сублимирует. Мальчики будут учить роли, репетировать, а не онанировать… Еще минутку внимания! Я знаю, что вскоре ты сочетаешься церковным браком с сестрой Юлией. Так вот, я бы хотел сочинить и поставить для вас свадебную пьесу. В ней будет и вертеп, и комедия, и драма, и стихи. Все это посвящено двум любящим сердцам – вам. И, конечно, Господу!
Я был как змий, протянувший яблочко. Я попал в него. В тайную суть – в тщеславие молодого пастора. Конечно, он хотел, чтобы я сочинил ему оду.
На следующий день меня снова приняли в церковь. А еще через день я начал репетиции. Несколько подростков, одна странная девочка и херувим Сережа. Нам выделили зал и время. Я написал пьесу за ночь и сразу раздал роли. Актерам я объяснил концепцию так: мы творим этот спектакль из хаоса, как Господь – этот мир.
Сережа играл херувима. Из одежды на нем была простынка, сандалии и веточка. Слов у Сережи не было. Иногда он появлялся на сцене, поднимал веточку. И взглядом все решал, как настоящий Deus ex machina. Самой сложной задачей Херувима было поправлять спадающую тогу и прятать сосок. Заканчивалась пьеса композицией, пародирующей «Рабочего и Колхозницу». Херувим и странная девочка стояли рядом, скрестив скалку и лепешку. Это было очень смешно. Начиналось же все с «Реквиема». Requiem aeternam dona eis, Domine, Et lux perpetua luceat eis. Церковное начальство совещалось: может ли такое звучать в их церкви? Моцарт же был католик? О чем там поется? В конце концов разрешили.
Наступил день свадьбы молодого пастора и продавщицы. Мужа и жены во Христе. Наш спектакль начался. Зазвучал «Реквием». Полутьма. На сцене появился Сережа в образе херувима. Голые ноги, голое плечо, золотистые волосы, веточка живой изгороди, означающая ветвь оливы. Потом несколько сцен, осуждающих грех. Шутка про динозавров. Сцена, осуждающая атеизм. Вновь мой Херувим. И так почти сорок минут. Перед финалом на сцене появился сын пастора – худенький, в белой рубашке и черных брюках. Мальчик, признавшийся в онанизме. Он забыл свою реплику и растерялся. Заминка… Он пытается вспомнить, но не может. Хочет заплакать. Еще пауза… Но вдруг зал начинает аплодировать. Сын пастора всхлипывает, снова хочет плакать, а потом – смеется. Все громче и громче. До слез. Все кончилось хорошо. Овациями.
Здесь можно было бы поставить точку в моем рассказе. Но осталось досказать несколько важных слов.
Через несколько лет Херувим женился. Но не на девочке Жене, в которую был влюблен, а на женщине, которая была влюблена в него. Марии Петровне. В очках, с толстыми ногами, в одном платье на сезон. Она играла на гитаре и пела чистым голосом. Херувим и Мария Петровна. Смешно.
Через год я узнал еще одну новость. От прихожанина, который уехал в Америку, откуда писал мне раз в месяц письмо. Проверял, не отпал ли я от веры. Жаловался, что в Америке практически нет девственниц. Однажды он спросил, помню ли я сына настоятеля. Ну, того мальчика, который забыл реплику на спектакле. Честно говоря, я едва его вспомнил. А в чем дело?
В ответ я получил фотографию. На ней знакомый двор церкви. Надпись «Вифания» над воротами. Посреди двора толпа прихожан. Все смотрят в одну сторону. Там гроб. В нем лежит тот мальчик. Чуть повзрослевший и мертвый. Оказалось, он повесился. Отец-пастор нашел его утром висящим на винограднике. Я узнал, что этот мальчик был приемным сыном. Его мать студенткой отправили собирать хлопок, где ее изнасиловали. Красивую молодую узбечку. Родив ребенка, она отказалась от него. Но его усыновил сам пастор. И долгие годы все было хорошо. Мальчик рос, участвовал в жизни церкви, изучал Библию. Почему же он решил повеситься? Никто не знал. Меня удивила простота и внезапность его поступка: утром, на винограднике, без предсмертной записки.
Я не знаю, что его мучило. Но узнаю. В аду, где я окажусь, он подойдет ко мне. Глаза на выкате, борозда на шее, бледный. Протянет бейсболку – темно-красную и пустую. Свое вывернутое сердце. И мне нечего будет в него положить. Он постоит и уйдет. Мальчик, забывший реплику.
