Максим. Боже мой… что это…
Цурюк. Это я… сынок…
Максим. Что с тобой?.. Где глаза?.. Где нос?.. Мама, ты не можешь так выглядеть… Это не ты.
Цурюк. Это я… (Протягивает из-под лохмотьев культи.) Смотри… отстрелили пальцы…
Максим подходит, опускается на колени, целует руки. Дина Альбертовна склоняет к нему изуродованное лицо.
Максим. Мама, мамочка…
Цурюк. Кудрявый Макс…
Максим. Я все подпишу, если они хотят… (Плачет.) Какая разница, куда движется время… Пусть оно пойдет назад и ты снова… снова будешь красивой и молодой. Все будет по-прежнему…
Цурюк. А Советский Союз? Мы с отцом были диссидентами. Ты хочешь вернуть меня в это время?
Максим. Но вы будете здоровы и молоды. Вы сможете налить себе стакан воды. И пусть потом будет революция и восстановление империи. Иисуса снимут с креста. Будет Ледниковый период и динозавры. Потом… все сожмется в точку сингулярности. Там будет очень тепло и все-все атомы будут рядом. Я прижмусь к тебе, мамочка, своими атомами…
Цурюк. Кудрявый дурачок. С другой стороны ко мне будут прижиматься атомы Сталина и Гитлера – такого финала я не хочу. Я сторонник бесконечного расширения Вселенной, до предела, до бесчувствия, до разрыва всяческих связей между атомами и в атомах.
Максим. Но это же очень страшно! Превратиться во взвесь частичек! В космическую пыль! Какой там будет стоять холод и…
Цурюк. Свобода!
Максим. Но это же смерть. Мама!
Цурюк. Ты хочешь сказать, то, за что боролись мы с твоим отцом, – это смерть? Нет, смерть – это то, что происходит сегодня. Иначе бы я не гнила в этой камере, малыш.
Максим. Ты не можешь… гнить. Здесь не идет время.
Цурюк. Глупыш, время идет повсюду. И даже в ученом, который сделал открытие о множестве времен, оно течет вперед. И зарплату он сначала получает, а потом тратит. Хочешь убедиться в моей правоте? Чувствуешь, как воняет? Чувствуешь?
Максим. Да…
Цурюк. Это дерьмо в ведре. Оно ясно указывает, что время все-таки идет.
Открывается дверь камеры, входит солдат. Берет ведро и идет обратно.
Цурюк. Мальчик, мальчик, постой.
Максим (встает). Погодите, пожалуйста.
Солдат (останавливается). Ну, чего?
Цурюк. Почему вы забираете ведро?
Солдат. А?
Цурюк. Почему не просите, чтобы я всосала его содержимое?
Солдат. Тьфу, дура.
Максим. Не оскорбляйте мою, мать!
Солдат (устало). Молчи, жиденок.
Максим (подходит к нему). Извинись, или я тебя отхлещу.
Солдат плюет в ведро и выходит. Снова входит с тарелкой супа, ложкой и куском хлеба.
Солдат (подает Дине Альбертовне). Держи.
Цурюк. Спасибо.
Максим хлопает солдата по плечу.
Солдат (оборачивается). Чего тебе?
Максим плюет ему в лицо.
Солдат. Ах ты сука!
Бьет Максима в живот. Максим падает, Солдат добивает его ногами. Плюет Максиму на спину. Максим неподвижно лежит на полу, Солдат отрывает от его рубашки карман, утирает лицо. Дина Альбертовна ест суп и закусывает хлебом.
Цурюк (жует хлеб). Ярчайший пример лицемерия нашей власти. По ее логике карман должен был прирасти к рубашке. По ее логике я должна не есть суп, а отплевывать его в тарелку, по ее логике…
Солдат. Будешь болтать – отрыгнешь все, что схавала.
Цурюк. Мне искренне интересно, как работает ваша голова. Вы защищаете власть и ее веру в обратное время. Зачем тогда вынесли ведро?
Солдат. Хочешь дышать дерьмом? Принесу обратно.
Цурюк. Значит, вы видите, что показания власти и действительности расходятся? Почему же вы продолжаете выполнять ее преступные приказы?
Солдат. У меня дед был военный, отец военный, брат военный…
Цурюк. То есть вы поддерживаете преступников по семейной традиции?
Солдат. Ты дослушай. Дед был военный, отец военный…
Цурюк. …брат военный…
Солдат. А я – дурак. Я люблю бить и рвать. На гражданке с этим трудно, а здесь – обязанность.
Цурюк. Ты слышишь, Макс?
Максим. Сквозь ужас.
Солдат. Сказали, если буду вести себя нормально, переведут смотреть за другой камерой. Там жид сидит богатый.
Максим. Какой?
Солдат. Хер знает. В очках. Много нефти жопой всосал.
Цурюк (возбужденно). С седыми волосами?
Солдат. Ага, серые, как пепел синагоги.
Идет к двери.
Цурюк. Это он.
Максим (солдату). Какое сегодня число?
Солдат. А что? На обрезание опаздываешь. Двадцать пятое?
Выходит.
Максим. Мама, ты понимаешь, что это значит? Его должны выпустить через неделю, мама! Его ведь тогда арестовали, значит, теперь должны выпустить.
Цурюк. Господи, какой ты дурачок. Ну кто же его выпустит…
Максим. Но ведь они сами говорят, что время… Ведь люди вспомнят.
Цурюк. Мужья забывают дни рождения жен, подростки – что надо уступать место пожилым. Люди все забывают. Неужели народ вспомнит, что когда-то посадили старого еврея… Никогда этого не будет, кудрявый Макс.
Максим. Будет. Мы найдем газету, мы покажем ее.
Дина Альбертовна качает головой.
Максим. Что же делать?
Солдат (входит). Доела? Давай тарелку.
Дина Альбертовна протягивает тарелку.
Солдат. И ложку давай.
Цурюк. А ложку я буду лизать.
Солдат. Тьфу.
Выходит.
Максим. Зачем ты так унизилась?
Цурюк (показывает). Зато у меня есть ложка.
Максим. Ты сама говорила: ничего у них не брать. Ни ложки, ни вилки.
Цурюк. Это просто ложка. Ложка, сделанная простым человеком на простом станке. За такого человека я всегда и боролась. И ты еще увидишь, для чего ее можно использовать.
Дина Альбертовна идет к стене и стучит ложкой по батарее. Слушает. Снова стучит.
Через некоторое время раздается ответный стук.
Цурюк (возбужденно). Ты слышал?
Максим. Да, кто-то ударил по батарее.
Цурюк. Это он, это его стук (стучит). Я спросила, что нас ждет (слушает). А ты хотел отдать ложку…
