об их маленькой школе в миле от нас, куда они уже ходят.
Однажды мне исполнится пять, тогда и для меня школа в Николтауне перестанет быть тайной.
А как же светлячки и канавы?
А как же ночи, когда мы все забирались
в постель к дедушке с бабушкой
и они отодвигались друг от друга, давая нам
улечься посередине?
Мысли роятся у меня в голове, и, наверное, из-за них я не слышу, когда сестра читает еще кое-что: у мамы будет малыш. Еще один наш братик или сестренка. Он еще в животе, но скоро родится.
– Она приезжает за нами, – повторяет сестра, окидывает взглядом нашу большую кухню в желтых тонах, проводит рукой по деревянному столу, будто она уже уезжает и старается сохранить все в памяти.
Утро посреди зимы
А потом однажды утром дедушка сильно заболел: он не в силах пройти даже полмили до автобусной остановки, чтобы доехать до работы.
Целый день он лежит в кровати, а когда просыпается, только
кашляет,
кашляет
и кашляет.
Я брожу около него, взбиваю подушки, прикладываю холодные полотенца ко лбу, рассказываю истории, которые снова и снова появляются у меня в голове.
Это я умею – отвлечь его от реального мира, где он страдает, и увести в другой, мир моих фантазий.
– Расскажи мне что-нибудь, – просит дедушка.
И я рассказываю.
Нью-йоркский малыш
Когда мама вернется,
я больше не буду ее малышкой.
Бабушка говорит мне об этом, а я сижу у нее на коленях.
Я выросла, и мои ноги теперь
болтаются
почти у пола и кончиками пальцев
касаются коврика. Моя голова
лежит
у бабушки на плече,
а раньше она доставала лишь до ключицы. Я вдыхаю знакомые запахи чистящего средства «Пайн-Сол» и хлопка,
помады для волос «Дикси Пич»
и чего-то еще, теплого и сладковатого,
как пудра.
Я спрашиваю, буду ли я малышкой хотя бы для кого-то,
когда у мамы появится новый малыш,
который родится в городе, где тротуары сверкают,
или стану просто девочкой?
Оказывается, мне так нравится быть для всех малышкой. А я и не знала об этом до сегодняшнего дня, когда быть ею мне осталось совсем недолго.
Покидаем Гринвилл
Мама приезжает посреди ночи,
и мы, сонные, гурьбой несемся в ее раскрытые руки и крепко прижимаемся к ней.
Она целует меня в макушку, и я тут же вспоминаю все, что я так люблю.
В первую очередь саму маму.
Зима в разгаре, но бабушка всегда держит окно приоткрытым, чтобы свежий холодный воздух проникал в комнату, когда мы спим. А мы втроем тесно прижимаемся друг к дружке под двумя толстыми лоскутными одеялами.
Все, что мы знаем сейчас, – это
холодный, пахнущий соснами ветер, бабушкины лоскутные одеяла, жар дровяной печки, милые привычные голоса здешних людей, их неторопливую речь, красную пыль, которая вздымается вверх, а потом, успокоившись, оседает на землю, будто замолкает, сказав все, что нужно.
Мама снова укладывает нас, подтыкает одеяла
и шепчет:
– Теперь у нас есть дом на Севере.
Сон одолевает меня, и я просто не в силах сказать маме,
что наш дом здесь, в Гринвилле.
Что даже зимой здешние сверчки поют нам
колыбельную.
– А завтра утром вы увидите своего маленького
братика.
Но я уже почти сплю, обняв обеими руками мамину руку.
Роман
Его имя странное, как и он сам: этот новый братик, такой тихий, с вытаращенными глазенками и светло-коричневой кожей. Он сосет кулачок и смотрит на всех не мигая.
– Еще один мальчик, – произносит Хоуп, – теперь у нас ничья.
Но мне совсем не нравится, что теперь в нашей семье новый малыш.
Я бы с удовольствием отправила
это существо назад, туда, где живут младенцы,
пока их не забирают домой.
Я щипаю его, от щипка остается красный след,
и раздается пронзительный дребезжащий плач, который
режет уши.
– Получай! – говорит сестра. – Это он дает тебе отпор.
Потом она берет его на руки, крепко прижимает к себе, ласково шепчет: «Все хорошо, все будет хорошо», пока Роман не затихает. Он смотрит на Делл не отрываясь своими широко распахнутыми черными глазами, как будто верит каждому ее слову.
Часть III. Звезды свободы сияют с небес
Нью-Йорк
Может, где-то и есть другой Нью-Йорк,
о котором столько говорят южане.
Может, там и в самом деле деньги падают
с неба,
а тротуары усеяны бриллиантами.
Здесь же все напоминает дурной сон: холод, деревьев нет,
серый камень повсюду. Как можно любить такое место,
где не растут сосны, где нет крыльца с качелями,
которые плавно раскачиваются
под тяжестью бабушкиного тела?
Этот город начинается уже в автобусе «Грейхаунд»,
который гудит всю ночь, а потом, словно выдохнув,
замолкает в каком-то месте под названием «Портовое управление». Этот город встречает нас криком водителя:
«Нью-Йорк, конечная,
просьба освободить автобус!»
Этот город шумный и чужой,
и я ни за что и никогда не назову его своим домом.
Бруклин, Нью-Йорк
В маленькой квартирке, которую мама сняла на Бристоль-стрит в районе Браунсвилл, Бруклин, США, мы не остались.
Мы не остались, потому что тусклая лампочка на цепи, свисавшая с потолка, раскачивалась, когда наверху ходили соседи, и по стенам начинали бегать зловещие тени. А мой маленький брат пугался, начинал кричать и неистово сосать средние пальцы.
Мы не остались, потому что здание было большим и старым, и, когда кусок штукатурки упал с потолка прямо в ванну, мама сказала:
– Я не Курочка Пенни, а этот кусок вовсе не небо!
