говорится…
Я утешаю себя надеждой, что придет время и я наконец смогу рассказать свою историю полностью, и выступать стоя, и говорить обо всех моих лошадях и коровах столько, сколько надо, а не жалкие шесть минут!
Первая книга
Их всего семь, в основном хайку, но есть и стихи.
Маловато для книги.
Но я разрезаю страницу на маленькие квадратики,
скрепляю их скобками и пишу на каждой
маленькой страничке
по стихотворению.
А на первой —
«Бабочки, автор Жаклин Вудсон».
Вот и готова книга о бабочках.
Магазин скидок Джона
Весь наш дом ходит за покупками в магазины на
Никкербоккер-авеню.
Там есть пиццерия, где можно съесть кусок пиццы за семьдесят пять центов.
Есть магазин мороженого, где рожок стоит четверть доллара.
Есть магазин «Обувь Фабко» и салон красоты.
Есть магазин дешевых товаров «Вулворт» и магазин скидок Джона. Долгое время я обхожу «Вулворт»
стороной.
– В Гринвилле там не позволяют темнокожим сидеть у стойки, – жалуюсь я Марии. – Так что денег от меня они не дождутся!
Поэтому мы с Марией идем в магазин скидок Джона, где три футболки стоят доллар. Мы покупаем по набору из нежно-розовой, желтой и небесно-голубой
и каждый вечер договариваемся, как одеться.
– Завтра надень желтую. И я тоже, – говорит Мария.
И весь год мы одеваемся одинаково, в таком виде прогуливаемся по Мэдисон-стрит туда-сюда и ждем, когда кто-нибудь спросит:
– Девчонки, вы сестренки?
А мы в ответ улыбаемся:
– А что, разве по нам не видно?!
Новая девочка
А потом однажды в наш дом переезжает новая девочка по имени Дайана и становится нашей с Марией Второй Самой Лучшей в Мире Подругой.
И хотя мама Марии знала маму Дайаны еще в Пуэрто-Рико, Мария обещает, что Дайана не станет для нее мэс мехор амига – лучшей подругой, чем я. Но в дождливые дни, когда мама не пускает меня на улицу, я вижу, как они, взявшись за руки, бегут за сладостями в магазинчик за углом. В такие дни мир кажется серым и холодным, под стать погоде за окном, и как тут не думать, что новая девочка мэс мехор, чем я. Как тут не думать, что дни, когда я была для Марии лучшей подругой навеки, сочтены.
Пастелес и пернил
Во время крестин братика Марии, совсем крошечного,
одели в белое кружевное платьице. По всему платьицу
булавками приколото так много двадцатидолларовых купюр,
сложенных веером, что малыш напоминает
бело-зеленого ангела.
Мы с Марией стоим возле его колыбельки и подсчитываем,
сколько конфет можно было бы накупить всего на один такой веер.
Но мы знаем, что Бог все видит,
и даже пальцем не прикоснемся к деньгам.
На кухне в духовке запекают пернил, вкусный запах витает по всему дому, и Мария говорит:
– Ты непременно должна съесть хоть кусочек.
Но мне нельзя есть свинину. Лучше дождусь, когда будут раздавать пастелес — те, что с цыпленком, которые мама Марии делает специально для Джеки, ми айхада. Дождусь, когда смогу снять пергамент с покрытого тертым зеленым бананом мяса, отломить маленький кусочек пастелес, почувствовать, как он тает во рту.
– У моей мамы самые вкусные пастелес
во всем Бруклине, – говорит Мария.
И я соглашаюсь, хоть и не пробовала ничьих других.
Если в какой-то квартире запахнет пернил и пастелес, мы знаем, что там праздник. Сегодня праздник в доме Марии. Громко играет музыка, на столе большой торт, а пастелес, которые мама Марии готовила три дня, получились ну просто пальчики оближешь.
Как только взрослые начинают танцевать меренгу, мы берем еду и идем на крыльцо. Проходя через
гостиную,
наблюдаем, как женщины приподнимают свои длинные платья, так что становятся видны быстрые
движения ног,
как мужчины хлопают в ладоши и выкрикивают:
«Байла! Байла!»
Когда я спрашиваю Марию, где Дайана, она отвечает:
– Они придут позже. Это все только для нашей семьи.
Она снимает с пернил хрустящую корочку и начинает есть
свиную лопатку с рисом и бобами.
Мы держим тарелки на коленях, стараясь не уронить,
рядом стоят стаканы из толстого мальтийского стекла,
и еще долго никто из нас не произносит ни слова.
– Да, – в конце концов говорю я. – Это только для нас. Для нашей семьи.
Ругательства
Мы хорошие дети.
Соседи постоянно говорят нашей маме об этом, уверяют ее:
– Ваши дети самые вежливые. Слова дурного от них не услышишь.
И это правда – мы всегда говорим «спасибо» и «пожалуйста».
Мы не кричим. Мы всегда смотрим взрослым в глаза,
когда спрашиваем: «Как поживаете?»
Опускаем головы во время молитвы.
Мы совсем не умеем ругаться,
а когда пытаемся произнести бранные слова, в наших устах
они звучат неуклюже, будто малыш учится говорить и путает звуки.
Дома нам запрещено произносить слова вроде «дурак»,
или «тупица», или «придурок», или «блин!».
Нам запрещено говорить:
«терпеть не могу», или «сдохнуть можно», или «меня от тебя тошнит».
Нам запрещено закатывать глаза и смотреть в сторону,
когда мама разговаривает с нами.
Из-за слова «задница» мама однажды на целую неделю
запретила брату гулять во дворе после школы.
Когда мы с друзьями и на кого-нибудь злимся, мы шепчем:
«Ну ты и болван»,
а наши друзья смеются и сыплют ругательствами,
как из пулемета,
без запинки произнося каждое слово,
будто умеют ругаться с самого рождения.
Они пытаются научить и нас, дразнят:
– Просто возьми да скажи!
Но мы не можем. Даже когда пытаемся,
слова застревают в горле, как будто мама стоит рядом
