В холле, куда я спустился подождать Джанет, не было никого, кроме доктора Уиллерса. Глубоко задумавшись, он неподвижно застыл с шарфом в руке, наполовину надев пальто. В таком состоянии он пребывал около минуты, пока к нему не подошел мистер Либоди. Доктор огляделся вокруг, словно не понимая, где он находится, и вернулся с небес на землю.
– О, здравствуйте, викарий. Вы прекрасно провели службу. Невеста была очаровательна, вы не находите? И жених тоже очень приятный молодой человек. Думаю, им не о чем будет жалеть.
Мистер Либоди кивнул.
– Спасибо, доктор. Прекрасная молодая пара. Кажется, что они просто созданы друг для друга.
Взгляд его блуждал. Если они и думали об одном и том же, то никак этого не показывали.
– Вас подвезти, викарий? – предложил доктор.
– Буду вам крайне признателен.
Мистер Либоди снял с вешалки пальто. Доктор протянул руку, чтобы помочь, но викарий, вместо того чтобы повернуться к нему спиной, вдруг посмотрел ему прямо в глаза.
– Я уже несколько дней собираюсь спросить Вас, доктор. Вы не думаете, что нам стоило бы поговорить – в любое время, когда Вам будет удобно?
Доктор Уиллерс кивнул.
– Я как раз собирался просить Вас о том же. Может быть, прямо сейчас? У меня сегодня свободный вечер.
– Отлично, – согласился мистер Либоди, с ноткой облегчения в голосе. Пока доктор помогал ему надеть пальто, он добавил: – Думаю, что у меня дома нам никто не будет мешать.
Я смотрел, как они уходят, погруженные каждый в свои мысли. Тогда я и не подозревал, в чем причина их тревоги, и лишь много позже узнал, о чем они беседовали.
Когда они вошли в дом викария, мистер Либоди первым делом направился в кабинет и разжег огонь в камине.
Доктор Уиллерс снял пальто и уселся в одно из кресел, протянув руки к огню. Преподобный Хьюберт занял кресло напротив и некоторое время разглядывал языки пламени. Наконец он сказал:
– В наши дни люди уже не столь набожны, как их предки, – многие предпочитают теологии более современные науки. Поэтому, вероятно, в некоторых отношениях вы знаете мою паству лучше меня. Нам обоим, каждому в своей области – которые, впрочем, существенно перекрываются – приходится выслушивать людские исповеди. И, хотя этика отношений между двумя людьми, выслушавшими одну и ту же исповедь, мне не совсем ясна, мне кажется, что, когда дело касается столь серьезной проблемы, не будет неэтичным, если они проконсультируются друг с другом – избегая, естественно, подробностей личного характера.
Мистер Либоди отвел взгляд от огня и вопросительно посмотрел на собеседника. Доктор кивнул.
– Да, – согласился он, – думаю, что в нынешних необычных обстоятельствах это вполне допустимо.
– Рад это слышать, очень рад, – сказал викарий. – Честно говоря, доктор, не могу припомнить, когда я был столь же обеспокоен или когда был так же не в состоянии утешить некоторых своих прихожан, как сейчас. Уверен, вы понимаете, что я имею в виду.
– Нет, – решительно сказал доктор. – У меня, правда, есть основания для беспокойства – и думаю, что их будет еще больше. Мои причины для беспокойства несколько иного рода, и, вероятно, не столь тревожны – короче говоря, моя задача заключается в том, чтобы предпринимать практические шаги, связанные с последствиями; причины же меня волновать не должны.
– Да, – ответил викарий, угрюмо глядя в огонь. – Когда вы теряете пациента, вы знаете, что сделали все, что могли, но бессильна оказалась медицина; когда же я теряю кого-то из своей паствы, то в том, что мне не удалось наставить его на путь истинный, виновен лично я. Медицинская профилактика становится сильнее, но я боюсь, что моральная профилактика слабеет. Иммунитет, который при этом развивается, – это мера человеческого падения.
Он вздохнул.
– Впечатление часто обманчиво, вы же знаете, – сказал доктор. – Если допустить, что в наши дни появляются более искусные дьяволы, сомневаюсь, что слабость столь серьезна, как кажется. Похоже, вам мешают две вещи – искушения стали более утонченными, а наказания за уступки им стали менее очевидными, поскольку они менее строги. Но еще слишком рано говорить об упадке. – Он сделал паузу, а затем, как бы отбрасывая в сторону общие рассуждения, перешел к сути: – Проблема, конечно, заключается в этих беременностях?
Викарий кивнул.
– Я бы сказал, что по большей части они являются практическим подтверждением моих слов – я более чем уверен, что это самая важная часть.
Доктор слегка нахмурился.
– Думаю, нам следует быть практичными, викарий. Моральные вопросы, несомненно, по-своему важны, но сейчас, я думаю, более существенна практическая сторона дела.
– О, я сейчас не это имел в виду, хотя это тоже важно.
– Думаю, викарий, что я не совсем вас понимаю.
Преподобный Хьюберт поколебался, но наконец собрался с духом.
– Дело вот в чем, – сказал он. – Я могу в качестве примера привести трех молодых женщин, моих прихожанок – мы договорились не употреблять имен, поэтому я не назову их, – но две из них из прекрасных семей, про третью можно сказать почти то же самое, и они все побывали у меня в течение последних трех недель. Они пришли за поддержкой, потому что нуждались в помощи; они не испытывали ни стыда, ни раскаяния, не чувствовали за собой вины: они пришли просто потому, что были испуганы. – Он, нахмурившись, сделал паузу. – Вы можете сказать, что в наши дни ничего необычного в этом нет. Изменились социальные ценности, изменилась и мера ответственности. Но здесь другое дело. Как я уже сказал, они пришли ко мне, так как были испуганы; я пытался помочь им, но когда пришла третья, я испугался тоже. – Он снова помолчал, затем продолжил: – Я немного знаю человеческую природу. Я крестил всех трех. Они росли у меня на глазах. У меня не меньше оснований доверять им, чем любому другому человеку. Так что же я могу сказать, что же я могу подумать, когда все три полностью – и с искренностью, в которой я не могу сомневаться, – отрицают, что когда-либо оказывалась в ситуации, в которой они могли бы, как говорится, «попасть в беду»? – Викарий медленно покачал головой. – Тупое упрямство, с которым женщины отстаивают свою невинность перед лицом любых доказательств, общеизвестно, но этих женщин нельзя назвать ни тупыми, ни невежественными; собственно, именно по этой причине они и напуганы.
Одна из них сказала мне: «Если бы я могла предполагать это, святой отец, я бы, конечно, беспокоилась и ожидала позора – но я знала бы, в чем дело. И не перепугалась бы до смерти, как сейчас!» Другая вела себя примерно так же. Она сказала: «Я не знаю, не понимаю, мне страшно… Никто не может представить себе, что я чувствую. Когда с тобой происходит такое и ты не можешь даже предположить, как и почему это случилось, это ужасно».
Я уверен, что это не сговор. Каждая из них верила в то, что она говорит правду. Они искренне ничего не могли сказать о причинах. Это действительно ужасно – в первую очередь, конечно, для них, но и в не меньшей степени для всех нас…
