За его спиной перебирали копытами огромные кони. Их стать и дикая сила невольно внушали уважение, и казалось, что не всадник управляет лошадью, а лошадь позволяет ехать на себе верхом. Пока королевский посол рассыпался в ответных любезностях, барон Даймон поравнялся со сверкающими солрами, смерил их тяжелым взором, потом недовольно выругался:
— Черти меня побери! Вирджин!
— Что?
— Ты уверял, что я купил лучшего жеребца в Габбросе!
— Так и есть, — отозвался рыцарь.
— Но какого черта я еду будто верхом на деревенской кобыле?! Лучше бы вместо южного вина мне такого коня подарили!
Гвардейцы переглянулись между собой и гордо заулыбались. А повод для гордости имелся: лошади под ними и правда считались лучшими на всем Севере. То была солрагская порода: высоконогая, массивная, но изящная. На ней разъезжали все воины личной гвардии графа Тастемара. Поговорка, что, дескать, главное богатство Вороньих земель — это кони, была недалека от истины.
Все двинулись по Парадной улице. Королевский посол и его люди оглядывались по сторонам, чтобы запомнить Брасо-Дэнто самым величественным на их памяти городом. И пусть он оказался куда меньше, чем раскинувшийся на болотистых равнинах Габброс, но в этом городе-твердыне определенно ощущались своя грозная красота и мощь.
* * *
Граф поднялся в кабинет и уже оттуда наблюдал, как посол в сопровождении конного отряда покидает Брасо-Дэнто. Вот они проехали по брусчатой улице до самых высоких серых стен, выбрались за них, где и пропали, скрывшись из виду. Дальше их путь пролегал среди густо-черных полей, по большаку, — к графству Офурт.
«Вестники войны уехали, но скоро гостьей сюда явится и сама война», — подумал Филипп.
Вслед за отцом вошла Йева, шелестя черным платьем с белоснежной шнуровкой на груди. Она распустила уложенную вокруг головы косу, и теперь волосы волнами лежали у нее на плечах, спускаясь до бедер. Йева выглядела смятенной.
— Отец…
— Да, дочь.
Филипп обернулся и поначалу улыбнулся, но затем улыбка его сменилась настороженностью. Он увидел не родную дочь, а ее тень: осунувшуюся и бледную.
— Я… Когда мы выезжаем, отец?
— Как решу все дела в городе. Через два или три дня.
Он обнял ее, но она осталась неподвижна, подобно статуе.
— Пап… я хочу поговорить.
— Ты знаешь мой ответ. Нет.
— Но…
— Нет!
Йева медленно выпуталась из объятий и, словно раненая лань, склонив голову, пошла болезненной поступью прочь из кабинета. На полпути ее остановил Филипп, придержав за рукав черного платья.
— Не стоит воображать из меня судью, а из себя — палача! Пойми наконец, что… — Он прислушался к шагам снаружи, но то были слуги. — Что законом запрещено передавать кровь человеку!
— Ваш друг, барон Теорат Черный, был человеком.
— Пятнадцать веков назад, пятнадцать веков, Йева… До окончания Кровавой войны действовали иные законы! Что касается барона, то он теперь даже более нетерпим к людям, чем прочие старейшины. Вместе с Амелоттой, Марко, Синистари и другими он будет требовать смерти Уильяма. Да и я сам просил его поддержки в этом, понимаешь?
— А… — Йева пыталась вспомнить хоть кого-то из старейшин, кто был ранее человеком.
— Дочь моя, если я пожелаю встать на его защиту, то немногие его поддержат, понимаешь? Вероятнее, суд решит передать дар более достойному, а меня лишат права на наследие Гиффарда.
— Но попробовать, отец…
— Нет! Вероятность слишком ничтожна, чтобы я рисковал столь великой ценностью. Йева, будь благоразумной!
— Отец, вы… вы…
Недоговорив, она вышла из кабинета. Но Филипп заметил, как потускнели ее глаза.
* * *
На Брасо-Дэнто опустилась ночь. Из тьмы, окутавшей небо, донесся громогласный рык; как из ведра полил дождь, будто наверстывая упущенное. От раската грома резко проснулся дремавший Таки-Таки, который закричал дурным голосом на весь этаж. В него полетела наобум кинутая подушка Леонарда.
Уильям вслушивался в успокаивающий грохот и читал. Когда ливень на миг ослаб, до его обостренного слуха донеслась ругань Йевы. Зная, что граф в кабинете, Уилл постучал в спальню его дочери. Брань стихла. Дубовая дверь с силуэтом ворона приоткрылась, и в проеме показалось острое личико с изумрудными глазами.
— Ты чего ругаешься? Что случилось?
— А, ты услышал… Заходи. — Она впустила его.
Йева показала на потухший камин и тут же вновь обняла себя руками, согреваясь.
— Эметта положила мало дров. В общем, камин потух, а я пытаюсь разжечь его снова, — тихонько объяснила она, зябко поежившись.
— Почему меня не позвала?
— Отвлекать не хотела, — неловко ответила Йева, поджав нижнюю губу.
— От чего? — усмехнулся Уильям.
Не найдя ответа, дочь Филиппа еще сильнее прикусила губку и отрешенным взглядом уставилась куда-то вдаль, переминаясь с ноги на ногу. Ничего не понимающий Уильям подошел к камину, подложил веточки для растопки в дрова, взял огниво, из которого безуспешно пыталась добыть огонь Йева, — и одним ловким движением высек искру. Пламя поползло вверх, пожирая дерево, и стало весело потрескивать.
— Делов-то!
Йева дрожала, крепко обхватив себя руками, но уже не от холода. Мокрыми от слез глазами она глядела на Уильяма снизу вверх. Она не смела ничего рассказать ему, не смела ослушаться отцовского наказа.
— Что случилось? — спросил он обеспокоенно.
— Ничего, так, дурные мысли…
— Почему же?
— Просто мы скоро уезжаем в Йефасу…
— А, так ты по поводу суда переживаешь?
Йева не ответила. Только еще громче всхлипнула.
— Не волнуйся! С таким мудрым покровителем, как твой отец, ничего страшного не произойдет, — шептал он. — Мне порой кажется, что даже в Вардцах я никогда не был так счастлив, как здесь, в Брасо-Дэнто. Все будет хорошо.
Тут она уж не выдержала — сдалась, разразившись потоком слез. Уильям не понимал причин ее горести, думая, что это скорее такая женская особенность: слишком сердечно все переживать. Все-таки и матушка, и Лина, и даже жена его брата — все они иногда исходили слезами по малейшим пустякам. Но как успокоить Йеву, он не знал, поэтому просто привлек к себе и ласково обнял. За окном продолжало громыхать; вспышки молний выхватывали спальню и две фигуры подле камина.
Наконец Йева притихла. Она подняла голову, поглядела вверх опухшими глазами. Уильям не преминул воспользоваться случаем — и чмокнул ее в острый носик. От этого Йева сразу повеселела, поморщилась и принялась вытирать нос рукавом.
