— Ой! — зафыркала она. — Не люблю, когда так делают! Отец постоянно целовал меня в нос в детстве… А когда я вытиралась, то возмущался.
— Ну, я возмущаться не буду. А просто поцелую тебя в другие места, — усмехнулся Уильям.
Чуть позже они лежали под одеялом, обнявшись. Отдохнув, Уильям хотел было подняться, чтобы одеться и вернуться к себе в спальню, ведь не пристало ему находиться в комнате дочери графа, но Йева придержала его за руку, остановив порыв.
— Ты постоянно уходишь. Останься, — с мольбой в голосе шепнула она. — Сюда никто не зайдет. А даже если зайдут, то что же — все уже и так все знают.
Он не стал противиться ее желанию, остался. А чуть погодя послышалось сопение: графская дочь уснула в его объятиях. Понимая, что деваться некуда, он тоже прикрыл глаза и погрузился в странное состояние между миром снов и реальностью, вслушиваясь в дождь. Из-за того мрака, которым окутали Брасо-Дэнто свинцовые тучи, он пропустил рассвет. К Уильяму наконец пришел редкий и желанный сон. Ему отчего-то снилась Вериателюшка, неистово танцующая подле озера, наполненного вместо воды трупами, которые плавали в крови. Вериатель радостно махала ему рукой. Он пригляделся и на ее нежном запястье увидел до боли знакомый серебряный браслетик.
* * *
Поутру Уильям открыл глаза, поднялся. Поцеловав Йеву, он выпутался из ее длинных медных волос, неслышно выполз из кровати и принялся одеваться. Затем спустился в кабинет, где его уже ждала подготовленная пачка писем. Присев в кресло графа, он принялся за работу под монотонные звуки дождя.
В первой половине дня к нему зашел лишь Него. Он многозначительно зыркнул, будто проверяя, точно ли гость отвечает на письма, а не роется, например, в сундуках. Зыркал он, кстати, совсем не поэтому. Просто у старика из-за погоды болели ноги, и он, не выспавшийся, ходил по замку и нагонял на всех страх.
— Хозяин передал, что в ближайшие дни будет занят, — оповестил он.
— А когда выезжаем?
— Через два дня.
Через полторы недели должен был начаться праздник Лионоры, который ознаменует конец теплой урожайной осени. Стало быть, граф вместе с детьми и Уильямом уедут раньше.
День пролетел спокойно, в одиночестве. Окончив работу, Уильям аккуратно сложил письма на правый угол стола и вернулся к себе в комнату. Там он разжег камин и углубился в чтение. За весь день ему не удалось никого увидеть. Граф пробыл в здании городской охраны, обсуждая назревшие вопросы. Йева притаилась в своей спальне, странно молчаливая, тревожная, в то время как ее брат притаился, наоборот, от чувства радостного волнения.
Весь замок словно застыл, уснул…
Граф показался только следующим утром. Он спешно вошел в кабинет. За письменным столом уже вовсю корпел над отчетами Уильям, который тут же подскочил, чтобы отвесить поклон.
— Сиди, сиди. Завтра утром мы выезжаем.
— Это хорошо, господин! Вам от меня что-то нужно?
— Нужно обсудить некоторые нюансы касаемо суда.
— Я вас слушаю. — Уильям обратился в слух. Он давно желал порасспрашивать, как все будет проходить.
— Мне надобно знать следующее: будешь ли ты сам представлять себя на суде или позволишь это сделать мне?
Уильям задумался. Но задумался не потому, что размышлял, как ответить, а просто пытался представить себе сам процесс. Конечно же, он даже приблизительно не знал, какой суд его ожидает, кто такие эти старейшины, одни рассказы о которых нагоняли жути. Взглянув на Филиппа полными благодарности глазами, он смущенно улыбнулся, признавшись:
— Господин, мне неведомо, как это все будет происходить. Откуда же мне знать, как себя представлять? Боюсь, я… косноязычен, — замялся он. — Если это сделаете вы… я буду премного вам благодарен!
Граф знал, что ответ будет именно таким, — разве могло быть иначе? Он подошел ближе, достал чистый лист бумаги.
— Хорошо, тогда давай все оформим.
— Что мне делать?
— Пиши…
Взявшись за перо, Уильям обмакнул его в чернильницу, затем принялся писать под диктовку. Филипп нависал над ним, вчитывался в каждую строчку, букву, чтобы все сходилось так, как нужно ему.
— Ровнее пиши. Да, вот так… Добавь еще финальное предложение, что «на основании всего вышеизложенного я полностью вверяю свою жизнь графу Филиппу фон де Тастемара и даю ему право на полное представление себя на суде».
— В Йефасе такие суровые правила?
— Последние несколько столетий — да. Это из-за Кровавой войны, все тянется оттуда. Добавь свою фамилию. И вот здесь распишись…
— Господин. Но у меня нет фамилии, да и как мне расписываться? — замер с пером в руке Уильям.
— Тогда пиши: рыбак Уильям из Малых Вардцев. И какую-нибудь каракулю нарисуй. Как вожди делают в письмах.
Все было готово. Бумага, определяющая жизнь рыбака, находилась в руках графа Тастемара, что давало ему полную свободу действий на суде. Взволнованно выдохнув, будто написание этого документа стоило ему больших усилий, Уильям посмотрел на графа, ястребиным взором перечитывавшего бумагу.
— Господин, — благодарно обратился он, — не знаю, как отплатить вам за все то добро, что вы сделали для меня! Быть может… — Он замялся от смущения. — Когда все завершится, я смогу вернуться в Брасо-Дэнто, чтобы продолжить служить вам?
Филипп отрешенно посмотрел на это озаренное, чистое лицо. На нем читались преданность и вера; на графа глядели как на бога, покровителя и отца, вместе взятых. Неожиданно для себя Филипп не выдержал — отвернулся.
— Да, да… там посмотрим… Ты… ты на сегодня свободен, — быстро, будто встревоженно произнес он. Однако тут же взял себя в руки. — Оставь меня, мне тоже необходимо составить бумагу для суда.
Уильям поднялся из кресла, освободив место, и, благодарно улыбаясь, вышел в коридор. Дрожа, граф присел в это же кресло и подпер лоб ладонью, прикрыв ею свои старые синие глаза, тяжко задумался. Оставалась какая-то пара дней до отъезда в Йефасу. И буквально через несколько недель решение суда, известное заранее, будет приведено в исполнение…
