— Разве я украл хоть один дарен?
— Да нет. Я тебе о другом. Ты не чтишь наставления предков! Отцов наших не чтишь!
— Разве я хоть слово говорил против матушки или отца, когда он еще был жив?
— Я о другом! — уже более обиженно повторил Малик, будто и сам устал от всего этого. — Я о молитвах и подаяниях… Ну нельзя так. Ты… ты самый умный, что ли? Мне служитель постоянно читает нравоучения из-за тебя. Почему я их выслушиваю?
— Не слушай, вот и все. У старика дурной нрав, его черти за пятки кусают.
Не желая продолжать спор, Уильям пожал плечами и вздохнул. Да и Малик смолчал, лишь снова принял самоуверенный вид, будто и не жаловался вовсе, как малое дитя, касаемо того, что его отчитывают из-за проступков брата. Все-таки они росли вместе, и хотя он и подтрунивал над Уиллом сильнее прочих, да и возмущался его добронравностью громче всех, но другим это позволял лишь в меру. Будто чувствовал, что роднее все равно никого нет… Тем более тяготы они делили поровну.
Матушка Нанетта часто болела и не могла ничем помочь; даже ее ковыряния в огороде не приносили особого результата из-за скудной почвы и плохой погоды, а жена Малика была на сносях. В зимний сезон Офурт был очень жестоким местом: скудная еда, сильные морозы, от которых реки трещали подо льдом. Даже одному здоровому мужчине очень тяжело прокормить три голодных рта. И Малик понимал: в одиночку ему пришлось бы туго. Понимал, хотя и не показывал это из страха, что, перестав осуждать брата, он потеряет уважение остальных поселян и будет ему под стать.
В свою очередь, Уильям, когда ему пожаловались на упреки нынешнего служителя, сам стал с печалью вспоминать старика-служителя, который обучал его в детстве грамоте. Никогда он не слышал от него ни одного упрека — только доброе наставление. «Мы, бедные люди, рождаемся уже мертвыми. Ничего не знаем, никто о нас не знает, ничего не решаем. Тихо живем, тихо умираем». Старик был почти слеп и глух, передвигался с помощью трости, порой что-то забывал, но по большей части разум его был ясен. Он постоянно твердил Уиллу: «Мальчик мой, когда возмужаешь, беги отсюда, иначе так и останешься мертвецом». Повзрослев, ученик и рад был сбежать, ибо грезил мечтами увидеть мир, воочию лицезреть то, о чем читал в сказках, но жизнь оказалась куда более жестокой. Он прекрасно понимал, что, несмотря на всю нелюбовь брата, семья нуждалась в нем.
* * *
Туман отступал, сползая с гор, чтобы сгуститься в долине. После недолгого разговора братья умолкли и теперь медленным шагом спускались по тропе именно в долину, вслед за туманом. И хотя справа от них возвышался сосновый лес, слева прятался обрыв, пока едва различимый. Боясь оступиться, Малик и Уильям шли молча и несли на плечах свои коробы.
Наконец лучи солнца рассеяли остатки этого опустившегося на землю облака. А с ним и сонное безмолвие спало с мужчин, и они зашагали бодрее.
— А там людно.
Уилл подошел вплотную к обрыву и посмотрел на расположившийся внизу город. Сверху торговая площадь напоминала муравейник, а люди — крохотных муравьев; их было много, и они двигались в разных потоках между прилавками.
Малые Вардцы, откуда пришли братья, были крохотной копией Больших Вардов: то же кучкование домов вокруг единственной площади, такая же отдельно стоящая молельня, разве что здесь выстроенная более добротно, из камня. Но Варды, в отличие от маленькой деревушки Малых Вардцев, считались полноценным городом, пусть и небольшим — в полсотни дворов. Многие семьи здесь жили весьма зажиточно. А еще в городке имелись таверна, постоялый двор, лавки и даже пункт обмена монет.
— Эй, малой! — вдруг позвал Малик нарочито уверенным тоном.
— Что?
— Слушай, матушка просила передать травы старухе Удде, чтобы та приготовила лекарство.
— Ну и что?
— А я буду занят важными делами. Отнеси травы ты…
Уильям попытался скрыть улыбку, понимая истинную причину просьбы. Из всех проказливых мальчишек старая Удда больше всего не любила именно Малика. Так повелось еще с тех пор, когда семья Нанетты жила около храма. При попытках что-то украсть из ее огорода страдал чаще всего именно старший брат. Несмотря на почтенные годы, старуха была очень подвижной и шустрой, и поэтому удар палкой прилетал незадачливым воришкам, когда его не ждали. «Старая ведьма!» — постоянно кричал в слезах Малик, приходя домой со следами побоев на спине.
— Хорошо. Только, чур, помощь за помощь.
— Это как? — насторожился старший.
— Давай я отдам тебе корзину с товаром, а сам отнесу травы и займусь продажей книг. Встретимся на площади, ближе к полудню.
Малик кивнул.
Когда братья подступили к распахнутым деревянным воротам Больших Вардов, в небе уже ярко светило солнце. Они зашли за ворота и оказались на площади. Здесь всегда проводились ярмарки, тут же голосовали, скандалили, совершали обряды, выбирали и казнили. Иными словами, вся общественная жизнь проходила именно на площади. Посередине нее стоял позорный столб, куда когда-то привязывали особо провинившихся, но на памяти Уильяма таких случаев не было.
Однако сейчас всю площадь занимали торговые ряды, куда съехались ремесленники и перекупщики со всех окрестных деревень и малых городков.
Дважды в год, по весне и осени, здесь проходили такие большие ярмарки, как эта. Их приурочивали к праздникам Аарда и Лионоры — двух из четырех посланников Ямеса, сезонов года. Их очень любили и поклонялись им не меньше, чем самому верховному богу.
В эти два дня в Вардах с шумом отмечали день Аарда. На окна и двери вывешивали вышитые зелеными нитями полотнища из белой ткани — они символизировали обновление, очищение. Жители облачались в праздничные светлые одежды и устраивали гуляния. Юные девицы рвали фиалки, златовики и горицветы, плели из них венки, чтобы затем подарить своим избранникам, выражая симпатию. Это было время признаний в любви, время создания новых семей и зарождения жизни.
Отвязав книги от корзины и отдав ее Малику, Уильям покинул гудящую площадь. Он нырнул в тихую улочку, по которой дошел до самого ее конца. Там, на окраине городка, рядом с заросшим садом, стояла хижина старухи Удды. Ее дом был построен из плоского камня и обмазан глиной, но от времени покосился: крыша просела, а створки единственного окна, заколоченного досками, как и двери, провисли. Вокруг доживали свой век старые яблоньки, за которыми давно никто не ухаживал. А на заднем дворе был разбит небольшой травник — единственное пятно жизни вокруг дома, получавшее хоть какую-то заботу и внимание хозяйки.
Уилл постучал в просевшую дверь.
Послышалось шарканье, и через минуту дверь со скрипом отворилась. Старая Удда, с остатками седых волос на макушке, сгорбленная от прожитых лет, вгляделась в гостя.
— О-о-о, Уильям, мальчик мой! — Ее беззубый рот растянулся в радостной улыбке. — Как я счастлива тебя видеть! Заходи, заходи, я хоть посмотрю на тебя. Ишь, как возмужал!
