«Киабу, маленькие чертята леса», — вспоминал Уильям старые сказки об этих прожорливых демонах. Чертята мучили путников, насылая кошмары, а потом, когда те терялись, нападали стаей и разрывали. Их молчаливые взгляды преследовали его на протяжении всего пути. Страх быть убитым ими придавал Уиллу сил, гнал все дальше и дальше. Но чем дальше он шел по дремучим лесам, тем больше убеждался, что чертята его боятся.
А потом сообразил, что они охотятся не за ним.
Его бедный конь ободрал все бока об острые выступы и с трудом преодолевал препятствия, часто спотыкаясь. Вскоре он и вовсе начал припадать на одно колено, а еще через день пути просто лег, сложив ноги под живот, — и уже не встал. Теперь он лишь вздрагивал, озираясь вокруг, да смотрел перепуганными бархатными глазами на своего седока, как бы вопрошая, зачем он завел его так далеко.
— Нужно было нам с тобой не идти через лес, правда? — прошептал ему Уильям. — Стоило вернуться на тропу и проскакать галопом до Солрага. Но что сделано, то сделано…
Он приласкал его в последний раз, стараясь сдерживать позывы вцепиться в глотку. Все же конь сослужил ему добрую службу и езда верхом помогла немного восстановить силы и заживить раны. Он вновь почувствовал руку и даже мог шевелить ею, но боль никуда не делась — она пульсировала, начиная от плеча и заканчивая кончиками пальцев. Рваные раны от собачьих зубов едва затянулись, но все равно кровоточили.
— Прощай, добрая лошадь.
Оставив его одного в чаще леса, Уильям тяжело побрел дальше. Однако не успел он пройти и сотни шагов, как за его спиной отовсюду зашумели еловые сучья, затрещал кустарник — и конь истошно заржал. Звуки рвущейся плоти, предсмертный хрип и тихое радостное стрекотание…
Уильям ускорил шаг, стараясь быстрее убраться восвояси.
Всю дорогу его успокаивало присутствие еще кого-то, кроме него — это тепло, запах пота и фырканье. Он говорил с лошадью, рассказывая свою жизнь и беды, изливал душу. А когда его горло сковала жажда, даже тогда он силился хотя бы хрипеть. Ему казалось, что умолкни он — и уже ничего не будет отделять его от населявших леса демонов. Что эта благословенная речь… Что она и есть признак человека.
* * *
Не было у Уильяма уверенности в том, что он идет правильным путем. Может, он взял сильно севернее и вскоре минует Солраг? Или уткнется в горы, где и будет бродить всю свою жизнь? Спросить в этой непроглядной глуши было не у кого: все деревни располагались южнее, у тракта. И Уильям, понадеявшись на судьбу, просто шел на восток.
Спустя день пути пешком вернулась лихорадка: тело ломало, клыки распирало изнутри, будто они продолжали расти. Иногда свет над ним резко мерк, ноги подкашивались, и Уильям падал без сознания. Тогда наступало спасительное забытье. Когда он приходил в себя, лежа на хвое между бугристых корней, а иногда и на холодных камнях, то испуганно озирался. Но вокруг были лишь стволы мрачных елей, закрывающих своими ветвями солнце. И он вставал, отряхивался и брел дальше. Для него теперь все дни слились в один, потому что он потерял счет времени.
Как-то Уильям раздвинул еловые ветви, переполз через скрюченную массивную корягу и неожиданно очутился на круглой и словно бы рукотворной поляне.
Он насторожился, предчувствуя неладное. Перед ним стояли шесть колонн из темного гранита, стремящиеся в небеса. Покосившиеся, усыпанные трещинами, как морщинами, они застыли незыблемыми стражами. А между ними зияла черная дыра, уходящая глубоко вниз. Казалось, будто дыра эта — следствие силы какого-то огромного существа, которое пробило себе проход из недр земли.
На гранитных колоннах виднелось стертое временем письмо. В сумерках оно едва мерцало. И Уильям, боязливо разглядывая его, хоть и не понимая, стал медленно отдаляться. Зачем это было сотворено? Здесь нет ни поселений, ни людских жилищ — только дремучий и полный демонов лес. Так для чего в этом богами забытом месте было возведено столь странное сооружение? И кем?
Вдруг в ельнике, откуда он вышел, зашумело.
Вскинув голову, он настороженно всмотрелся. Между деревьев блеснули желтые глазки, так напоминающие фонари. На него тоже глядели. То тут, то там крошечные пальчики с коготками раздвигали еловые ветви, мелькали пушистые хвосты. Один чертенок высунулся из-за засохшего ствола. Верхняя губка у него поднялась, обнажив острые зубки-иглы, — и он запищал. Впервые за все дни пути Уильям увидел их так близко. Пищание было не злым, скорее, встревоженным, предупреждающим об угрозе. Вися вниз головой, другой чертик тоже запищал и повернулся назад, к темному лесу. Тревога прокатилась по всем чертятам, и они стали пищать все разом, перебивая друг друга, посматривая туда, откуда пришел Уильям.
А шум приближался…
«Значит, шумели не киабу», — побледнел Уильям и отступил за колонны, на другую сторону древнего сооружения.
Кусты и нижние сучья старых елей раздвинулись. Оттуда показалась лохматая морда. В испуге рыбак отшатнулся — это был вурдалак. Потряхивая грубой головой, он выполз на поляну из-под коряги и вперился немигающим взглядом в путника. За ним, припадая носом к земле, показался другой, затем третий, четвертый — и вот уже на поляну вышли восемь демонов.
Понадеявшись, что это случайная встреча и вурдалаки обойдут его стороной, как это было со зверьем, рыбак замер. Бежать бесполезно. Не тягаться же в скорости ему, раненому, пусть и не совсем человеку, с демонами. Но нет, вурдалаки не обошли его и не покинули поляну. Они стали обступать Уильяма, опасливо косясь на вековые покосившиеся колонны.
Уильям вздрогнул.
Вдруг в ухо одному вурдалаку прилетела шишка. Он присел на задние лапы, почесался передней и ощерился в сторону еловых ветвей. Тотчас на всю стаю обрушилась лавина из шишек и сухих сучьев: маленькие чертята атаковали с верхушек деревьев. Лес вокруг наполнился их озлобленным визгом и верещанием.
Вурдалаки скалились, огрызались, но продолжали надвигаться. Они ступили между колонн, обойдя зияющую дыру, и окружили рыбака. Тот стоял и не шевелился. Страх сковал его тело. И снова он смотрел в глаза смерти; но не было здесь ни шинозы, ни дома, где можно спрятаться. Куда ни глянь, кругом земля вурдалаков, а он их добыча. Рядом с ним лежала старая трухлявая палка, и он взялся за нее без надежды, чувствуя на пальцах труху.
Пронзительный визг стал невыносим. Голоса чертят слились в единый преисполненный согласованности звук, заполняющий все вокруг. И казалось, будто слышится здесь уже песня: дикая, безумная. Один из вурдалаков насторожился — уши его встали торчком, а нос жадно втянул воздух. Привстав на задние лапы, он завертел головой, будто в поисках чего-то. А чертята уже перестали швыряться шишками, затянули свои голоса, сплели их в единый пронзительный хор. Теперь Уильяму отчетливо слышалась не песня, а призыв. Яростный призыв. И он достиг своей цели. Что-то зашевелилось глубоко под землей, будто нечто исполинское вдруг решило перевернуться на другой бок. И тишина… Стая вурдалаков замерла в нерешительности. Затем один осторожно подполз к дыре, пробитой в гранитной плите, и заглянул туда.
