Прошло немного времени. Когда рассветные лучи скользнули через окно, заиграв полосами на каменном полу, Йева выскользнула из объятий. Пока она одевалась, Уильям любовался ее белым худеньким телом, пышными волосами, которые прятали ее прелести от его настойчивого взора. Он невольно пытался задержать тот миг, когда его радость от близости сменится тревогой.
Одевшись, Йева взяла кувшин с двумя кружками и вышла из узилища, просто прикрыв за собой дверь. Запирать ее перестали с начала лета, когда граф невзначай заметил: «Засов его уже не удержит, а вот обещание не сбегать — может».
Когда дочь графа ушла, смутная тревога Уильяма стала более явной. Он принялся отчаянно бродить из угла в угол, не находя себе места. Порой он вставал на свой качающийся стул и сквозь толстые прутья глядел на далекое золотистое поле, на котором сохли копны сена; порой выходил из узилища, замирал на пороге, чтобы вернуться внутрь. За день им не было прочитано ни одной страницы, а принесенная недавно книга так и оставалась лежать нетронутой на кровати. Уильяму казалось, что вот-вот он услышит стремительно приближающиеся шаги как всегда энергичного графа. Тот откроет дверь рывком, войдет и одним осуждающим взглядом добудет признание о посягательстве на честь его дочери. И Уильям упадет к его ногам в раскаянии, готовый принять все наказания, стерпеть побои и унижения, а после всего его вполне оправданно запрут в узилище до самого суда.
О, как же ему было страшно!
* * *
Спустя несколько недель
Разлегшись, Уилл беспечно пролистывал страницы «Силы трав». За лето и часть осени, проведенные в узилище, ему удалось прочесть три книги. Он вдруг понял, что его простой интерес к искусству травников перерос в нечто большее — по крайней мере, ему хотелось в это верить. Именно поэтому ему и приносили по его просьбе книги только этой тематики.
Все его свободное время было посвящено либо размышлениям, либо чтению, либо Йеве. Она заглядывала к нему чаще, поначалу стесняясь. Но когда осень озолотила графские рощи, она осмеливалась подолгу лежать в объятиях рыбака, и уже без стеснения, — правда, только при отсутствии отца в замке. Страх Уильяма касаемо расправы тоже поутих. И теперь его уделом стало нетерпеливо ходить из угла в угол, нервно вслушиваться, ожидая уже столь желанного шелеста юбки и торопливых шажков. Когда Йева запаздывала, он складывал руки на груди и встречал ее шутливо-нахмуренным взором, отчего она всегда веселилась и начинала задорно смеяться.
Граф заходил редко. Когда Уильям перестал сыпать вопросами и смирился в ожидании суда, Филипп забыл о нем и занялся насущными вопросами. Лишь изредка он поднимался в тюремное крыло, ставил стул посреди узилища и вежливо интересовался состоянием гостя. Улыбался, кивал, выслушивал и уходил.
Больше посетителей у Уильяма не было. Он продолжал ждать, когда его переведут в жилые комнаты замка, чтобы избавиться от чувства одиночества, которым он одновременно и наслаждался, и мучился.
И вот, привычно находясь наедине с собой, он читал в лунном свете. Под шеей у него лежала подоткнутая подушка — вещь невообразимо приятная, но недоступная бедняку. Ночи, к которой он привык, будучи человеком, для него больше не существовало. Тьма приняла его, даровала ясный взор, поэтому ему приходилось лишь едва щуриться, чтобы скользить по строчкам. Неожиданно его тонкий слух уловил тихие шаги нескольких человек. Словно крадучись, они приближались к его узилищу. Это был не граф с его энергичной походкой; это была не Йева с шелестящим по полу подолом; это были не шаркающие шаги старика Него. Но тогда кто?
Когда дверь тихонько отворилась, Уильям уже стоял в нетерпении. Он знал, что тюрьма хорошо охраняется, поэтому был уверен, что к нему заглянул кто-то из обитателей замка — возможно, прислали слуг для перевода его в верхние комнаты, как и обещал граф. Но внутрь зашли не слуги, а трое незнакомцев с покрытыми капюшонами головами. Лица, оцелованные жарким южным солнцем, с янтарными глазами и широкими носами, выдавали в их облике чужеземцев. И хотя одежда их была сшита на северный лад и представляла собой простой дорожный костюм, на поясах гостей висели длинные и узкие кинжалы — оружие, пригодное для темных дел.
Уильям попятился.
Чужеземцы посмотрели на него, потом переглянулись и зашептались быстро и рвано на неизвестном языке. Их короткий разговор прервался тем, что самый пожилой из них, старик, подошел к стене. Руки его заходили в изящных жестах, губы зашептали напряженное заклинание, а вокруг пальцев засверкал поток воздуха. Двое других, молодых, медленно направились в сторону Уильяма. Тот продолжал неуверенно пятиться, понимая, что от гостей не стоит ждать ничего хорошего. Вдруг один из них растворился в воздухе, оставив после себя всполохи черного тумана. Уильям ошарашенно посмотрел на пустое место и, растерявшись, упустил ценное мгновение — за его спиной послышался странный шорох, а еще через секунду удавка впилась ему в шею.
Чужеземец быстро и мастерски затянул ее, согнул руку в локте, обхватил шею рыбака и прижал к себе, заваливая его на пол. В попытке освободиться Уильям сначала старался просунуть пальцы под локоть чужака, чтобы оттянуть удавку, но у него ничего не получалось. Тогда он испуганно отшатнулся в сторону душителя, ударив себя и его об стену. Тот вскрикнул, но хватку не ослабил — лишь затянул туже. Второй чужеземец ловким взмахом ударил Уильяма по ногам. Уильям упал на колени, не в силах вздохнуть. Он хрипел, извивался, но в конце концов обмяк и провалился в бездну.
На это старый чародей удовлетворенно кивнул и, не прерывая своего заклинания, достал из сумки два странных камня. Его сума перекочевала в руки молодых помощников, которые тут же, не теряя ни минуты, принялись за дело. Пока они ловко работали кинжалами, чародей провел сложные манипуляции с камнями, зажатыми в руках, — и воздух полыхнул светом. На стене родилось пятно света, ослепляюще яркое. Свет ширился, раздаваясь в высоту и ширину, пока вместо части стены не образовался проем.
* * *
В это время Филипп сидел за своим любимым столом и перебирал отчеты, скопившиеся за время отсутствия. Так обычно проходили его ночи, полные работы и дум. Подняв голову, он поглядел на сына, лежащего на кушетке и читающего.
— Леонард, помнится, я поручал тебе изучить отчеты. Ты это сделал?
— Да, отец, — оторвался от тома стихов Лео. — Сделал.
— И что ты думаешь насчет ситуации в Нижних Тапилках? — вкрадчиво спросил граф.
Сглотнув слюну, Леонард оробел. Конечно же, он не читал ни одного отчета. Это Йева, послушная дочь своего отца, честно отвечала на корреспонденцию, а он сам терпеть не мог всю эту бумажную волокиту.
— Отец, я… У меня не было времени на это. Но потом я как-нибудь обязательно посмотрю отчеты.
— Чем же ты занимался, если у тебя «не было времени»? — многозначительно поднял бровь Тастемара и положил отчет на стол, пригладив его рукой.
— Писал…
— Кому?
— Музыку писал, отец! Соло «Магия флейты». Исполнить? — И Лео воодушевился, приподнявшись с кушетки, готовый со всех ног нестись в комнату за инструментом.
