— Он, похоже, боится нас, — рассмеялся узник.
— Эй, чего ты?
— Явился зачем? Делай свою работу, комиссар…
Уиллу казалось, что говорят где-то вдалеке. Вся его сущность прижалась к горлу и зубам, и эта пульсация в них все крепла и крепла. Уильям не выдержал. Он обернулся, держась за дверь руками. Затем побрел качающимся шагом к ближайшему узнику, который что-то пытался объяснить ему. В узилище было темно, поэтому слабое свечение лишь едва выхватывало его из мрака. Когда он приблизился, заключенному открылись его бледность, ползущие под черными глазами черные змеи вен. Заключенный открыл рот, как рыба, но Уилл уже кинулся к нему и протянул скрюченные пальцы. Его силились оттолкнуть, но Уильям не чувствовал этих толчков. Вокруг него вопили, но вопли тоже заглушались биением трех сердец в ушах. Ему пытались помешать: узник подсунул руку, впившись в него обламывающимися ногтями, но Уилл переломил ее, как тонкую веточку. А потом ощутил, что шея — вот она, совсем близко, теплая, дрожащая от текущей под ней, словно по реке, крови. И он жадно припал к ней. Припал, как жаждущий, который уже у черты смерти встречает на пути ручей и кидается к нему. Вот она, жизнь, пульсация всего сущего… Уильям чувствовал, что большая часть крови проливается мимо рта, окропляя солому и каменный пол. Узник под ним бился птицей, пока не замер в неестественной позе, а он все продолжал ненасытно пить, помогая себе при этом языком.
А потом пришли видения.
Не смутные, как обычно, а ясные. Будто сам Уилл опоил девочку-прачку, стащил с нее платьице и с хохотом заполз сверху. Будто сам рубил ее мясницким ножом. Оторвавшись от узника, словно вынырнув из воды, он ощутил отвращение. Уилла замутило, он встал, шатаясь, подошел к углу, где его и вырвало частью только что выпитой крови. Перед глазами стояло испуганное личико прачки.
Но жажда снова напомнила о себе. Уильям вернулся, не в силах противиться. Пока на него глядели два рыдающих узника, он сидел на соломенной подстилке, упоенно прижимая к себе третьего. Иссушая его. Перед ним проносились воспоминания того, кого, как оказалось, звали Эдгаром. Он с отвращением наблюдал за жизнью этого наглого, беспринципного человека, который считал, что деньги отца позволяют ему делать все что заблагорассудится.
Теперь Уильям знал о братьях все: их имена, их пороки.
Поднявшись, он задумчиво посмотрел на оставшуюся пару. Его качало, но он жутко, сардонически улыбался. Все его лицо, одежда были залиты кровью, будто он искупался в ней. Но ему этого было мало. Он развернулся к самому младшему, По, пятнадцатилетнему мальчику, выбрав его следующей жертвой. Понимая, что настал его черед, мальчик закричал до хрипоты: «Помогите», забился зверьком в угол. Опьяненный кровью вампир медленно приблизился, пошатываясь и не переставая ухмыляться. Младший брат, в отличие от старшего, за жизнь не боролся — только бестолково трепыхал руками в воздухе. Вампир схватил его за грудки, подтащил и вцепился в глотку жалобно стонущему мальчику. Затем Уилл прижал его к стене и стал пить уже более аккуратно, чувствуя растущую жадность. Вытянув его до капельки, он развернулся к последнему пленнику.
Тот, смертельно бледный, в отчаянии рухнул на колени. Гремя кандалами, он подполз к ногам Уильяма и принялся целовать его залитую кровью обувь.
— Господин, господин… пожалейте меня… прошу вас… Умоляю, не убивайте! Мой отец очень богат… он щедро вознаградит вас, очень щедро! Я последний сын в семье! — рыдал средний, Партус.
Но Партусу никто не ответил. Уильям лишь усмехнулся от вранья: у купца Асмодея остался еще один сын, который не участвовал ни в попойке, ни в изнасиловании прачки. Да и захоти Партус что-нибудь сказать напоследок — не смог бы. Тогда он подошел вплотную к среднему брату, поднял его, ухватился за плечи, посмотрел в его глаза своими, черными, как глядит на овцу волк, уже сжавший челюсти на ее шее. Все понял Партус, потому зажмурился, рыдая. Ему вцепились в глотку, стали пить. Когда он упал наземь, обратив белое лицо к потолку, вампир продолжал стоять посреди узилища, не двигая ни единым мускулом.
Впервые Уилл почувствовал сытость. Он еще некоторое время стоял, оглохший от тишины. Потом, вздрогнув, оглядел узилище. Везде была кровь: на стенах, полу, соломе, мертвых телах. Уильям вытянул свои руки, липкие, измазанные, и испуганно оглядел. Затем вдруг принялся с отвращением вытирать рукавом кровь — с лица, шеи. Однако выходило скверно: рубаха была насквозь пропитана ею, поэтому оставляла багровые разводы. Трясущийся, он отошел к стене у двери, желая отгородиться от всего. Его мутило, к горлу подступали рыдания — и от произошедшего, и от того, что пережила девочка-прачка. Так Уильям и простоял лицом к стене, среди мертвецов, в тишине, во мраке, боясь оборачиваться, пока не услышал звуки шагов, а затем и открывающегося засова.
Граф вошел в камеру и, оглядев Уильяма, а также все вокруг, сильно изумился.
— Так и нарочно не измажешься в крови, как у тебя вышло случайно, — выдохнул он.
— Так получилось, — отозвался Уильям, пряча взгляд.
— Ладно, пойдем.
Оставив дверь распахнутой настежь, граф направился по коридору к выходу. Уильям, слегка шатающийся, опьяненный, послушно побрел за ним.
— Ты видел что-нибудь, когда пил их? — поинтересовался граф. — Ну, какие-нибудь картины, похожие на воспоминания?
Перед Уиллом снова возникло личико той маленькой прачки, которую сыновья купца насиловали всю ночь. Его замутило. Чтобы сдержать позыв, он прикрыл рот ладонью, тяжело дыша, и кивнул.
— Понял. Привыкай, — произнес Филипп и на всякий случай отошел подальше, с сожалением посматривая на того, кто побывал в голове у трех насильников. Был ли он прав, отдав ему их?
Уильям вновь кивнул, соглашаясь. Уняв тошноту, он распрямился и уже энергично зашагал следом, хотя нездоровый блеск глаз выдавал его душевную хворь. Вдвоем они вернулись в первое отделение тюрьмы. Закованный в кандалы, немытый, мерзнущий люд прильнул к решеткам, возбужденно тыкая пальцем в испачканного кровью Уилла. Они миновали их, следуя узкими закоулками, темными и сырыми, пока не пришли туда, где, судя по всему, мылись стражники и почетные заключенные, оставленные на съедение графской семье.
Посередине уже стоял табурет, на котором был большой таз с водой. Следом вбежал услужливый надсмотрщик, протянул ранее полученные сменные вещи и полотенце. Удивленно взглянув на перемазанного кровью вампира, он скрылся. Уильяму стало понятно, зачем граф приказал взять чистую одежду.
— Господин, — спросил он боязливо, приходя в себя. — А ничего, что он и вся тюрьма меня видели?
— Не только видели, но и слышали. Ничего. Надсмотрщик тоже вампир. А что касается заключенных, сюда попадают лишь те, кому назначен смертный приговор. Так что не волнуйся, лишнего не сболтнут. Смывай с себя кровь и одевайся. Потом поднимемся. — Граф устроился у двери, опершись о стену плечом и сложив руки на груди.
