— Лео, мы окунаем руки по локоть в кровь не потому, что оборотни, как ты выразился, не заслуживающие почтения гнусные создания, а потому, что их вожак имеет слишком крутой норов без обременения умом. Его племя представляет серьезную опасность для нашего Солрага, и ее надобно искоренять еще ростком, вырывая с корнем.
— Тогда почему бы не убить Бруно, чтобы они избрали другого?
— Потому что при нем выросло целое поколение оборотней, полюбивших человечину.
— Ну и что?
— Несмотря на то что вервольфы многое переняли от волков, среди них распространено многоженство. У Бруно, как у вожака стаи, имеется с десяток жен, которые за долгие годы нарожали ему множество свирепых сыновей, составляющих почти половину племени. Ты разве не заметил, что сопровождавшие Бруно воины походили на него и лицом, и статью?
Леонард сглотнул слюну, когда осознал то, что до него пытался донести отец. Чувствуя тревогу, он провел по лицу, смахивая капли моросящего дождя. Тем временем вокруг бряцало оружие, ржали кони, ругались фуражиры — и лагерь был полон не только шума подготовки к сражению, но и страха. Этот страх витал между людей, перелетая от одного к другому.
— Ты уверен, отец? — Лео боялся.
— Уверен. Пусть сопровождавшие его оборотни и звали его «вожаком», но прежде всего он их отец. Пока все вы в зале разглядывали Бруно, я глядел на его сыновей, как они смотрят на него. И они преданы ему, верят в него. Вся стая пойдет за Бруно до конца. Жаль, что придется оборвать их род. Болл Лысый был добродетельным, мудрым мужем, но его потомки избрали иной путь — звериный.
Филипп погладил по шее своего огромного черного коня, когда к нему подошел закованный в латы сэр Жель Рэ. За его плечами развевался зеленый плащ. Рыцарь был насквозь промокшим, но, даже будучи человеком весьма почтенных лет, сносил эти неудобства с завидным достоинством. За время службы он пробыл в Брасо-Дэнто меньше, чем в походах и учениях, а потому привык быть грязным, мокрым и вечно продрогшим. Его изрезанное шрамами, обветренное суровое лицо напоминало всем окружающим о том, что он, Жель Рэ, получил свое место законно, поднявшись из простых гвардейцев. Сейчас он прижимал к боку конусообразный шлем, сделанный в виде полумаски и щедро украшенный сверху вороньими перьями.
— Милорд, воины готовы!
— Тогда выдвигаемся. Нам нужно добраться до поселения предельно быстро. Как и обговаривали, сэр Жель, за две мили до Райвы, у самой южной части Волчьего озера, переходим на медленный галоп.
— Принято!
До назначенного места было недалеко. Райва подпиралась с запада горой, с севера и северо-востока — Волчьим озером. Вокруг нее же рос многовековой еловый лес. Впрочем, Филипп получил сведения, что лес уже давно пал от топоров, превратившись в пустошь с темнеющими пнями. А значит, никто из поселения не сможет спастись от смерти: некуда будет бежать, негде спрятаться. Разве не сами они отрубили себе все пути?
Молча, без песен, гвардейцы свернули бивак и двинулись следом за графом, оставив обозы позади. Мелко заморосил дождь. Кони выдыхали густой пар спокойно, размеренно, ибо двигались пока медленной рысью. По доспехам их всадников от тряски стекали дождевые капли, мутно блестели подрагивающие копья из ясеня. Филипп поднял руку в латной перчатке — и все триста сорок конников остановились. Вереница подтянулась; все надели шлемы, украшенные смоляными вороньими перьями, поправили все завязки на одеждах, чтобы в нужный момент ничего не мешало, и притихли.
Справа от них расстилались воды Волчьего озера, прозванного так не из-за оборотней, а благодаря еловому Аммовскому лесу, который располагался немного севернее. Некогда там действительно обитало много волков, но в борьбе с людьми они потерпели поражение и ушли дальше — в непроходимые чащи. По левую руку от конницы вздымались холмы с мелкой порослью кустов; листва с кустов уже опала, и они походили на ощерившихся ежей.
Войску предстояло преодолеть цепь холмов, пустошь, некогда бывшую лесом, — и вот она, Райва.
Всадники собрались и выстроились отрядами. Каждый командир эскадрона вместе с помощниками контролировал порядок строя. Едва толкнув в бока своего Луниаласа, Леонард изящно перехватил копье правой рукой, левой держа поводья. На него навалилась странная слабость. Он почувствовал голод, хотя прекрасно понимал, что быть его не должно: он осушил двух узников за пару часов до отъезда из замка. В этом приступе страха ему неожиданно вспомнилась сестра, ее смеющиеся глаза, так напоминающие глаза матери, — и по его губам пробежала теплая улыбка.
Граф взмахнул рукой.
Поначалу кони двинулись мерно, неспешно, но вскоре сменили шаг на рысь. Растянувшись длинной цепью в три шеренги, их всадники вознамерились зайти в поселок одновременно отовсюду, чтобы взять его в кольцо. Теперь лишь один поросший жухлой травой холм отделял их от цели. Райвы еще не было видно, но тянущиеся в небо клубы дыма подсказывали, что она вот-вот покажется. Прозвучал приказ — и кони перешли на медленный галоп. Цепь стала расходиться. Строй разомкнулся, и гвардейцы выстроились в две шеренги. Левое и правое крылья понеслись на быстром галопе, чтобы успеть зайти в поселение с боков в тот момент, когда середина во главе с Филиппом ударит по центру.
Деревня была весьма большой — дворов тридцать — сорок. Дома стояли подле друг друга, обратившись дверями к единственной площади. Но до чего же странная это была деревня! Ни полей, ни садов вокруг — один разоренный топорами пустырь. Здесь не водилось никакой живности: не кричали поутру петухи, не квохтали куры, не ревели ишаки.
Тем не менее в поселении кипела жизнь. Меж домов сновали жители, в своих многократно залатанных одеждах похожие скорее на нищих. На площади гурьбой сидели громкоголосые женщины, занятые разделкой туш: здоровенных лосей, оленей, зайцев, парочки кабанов и одной кобылы. А вокруг них, будто волчата, неистово скакала ребятня. Время от времени кто-нибудь из детей играючи выхватывал кусок мяса из отложенной кучи, чтобы тут же вцепиться в него белыми зубками. На это матери цыкали, ворчали, махали палками, но поделать со своим непоседливым, диким потомством ничего не могли: с утра всем хотелось есть. Да и сами они между делом, видя, что какое-то мясо зазеленело, грязными пальцами заталкивали его себе в рот, чтобы семье достался кус посвежее.
Бруно вышагивал подле женщин. Но сейчас он не походил на того хмурого Бруно, который предстал перед графским троном. Ласково глядя на свою юную жену, которая носила под сердцем его дитя, он улыбался. Нежно, но с некоторой отцовской строгостью он посматривал на своих детей. Мальчишки постарше дрались меж собой, валялись в грязи и, счастливые вне зависимости от исхода, вновь поднимались, чтобы продолжить схватку. Никто из них не обращался в оборотней: превращение занимало время и после него всегда хотелось есть. А с едой у поселения были проблемы.
Пусть вокруг не виднелись ни сады, ни огороды, однако странностей хватало даже без них.
Дверь одного покосившегося дома резко распахнулась. Женщина по имени Молди выволокла наружу мужчину. Тот глядел пустым взором мертвеца в серое, затянутое тучами небо. Молди, в черных косах которой поблескивали седые пряди, тащила его, ухватив за ноги, и всю дорогу ворчала оттого, что ей никто не помогает.
