— Четвертое.
— Ты быстро движешься к цели, Грипп Петрова. Какой бы она ни была. И что же там, в четвертом свитке?
— Пройти сквозь зеркало, — говорю я. — Удачное совпадение, да?
Гриф фыркает:
— Удачнее не придумаешь.
— Отвечать честно на все вопросы, — бурчит сатир, — твоя самая раздражающая черта, малыш.
— А твоя — заманивать меня в ловушки, — отвечаю я и чуть не сажусь на шпагат, когда ноги разъезжаются в стороны. — Блин! Долго нам еще идти?
— По человеческим меркам часов восемь-девять. А что, наша маленькая принцесска уже выбилась из сил?
— Неблизкий путь. — Гриф качает головой. — Туман все гуще, и температура падает. Придется заночевать.
— Слабаки, — бросает сатир.
— Посмотрел бы я на тебя, если б ты не выпил ведьминой крови. В общем, пройдем столько, на сколько у Грипп хватит сил. Потом устроимся на ночлег.
— А тут есть гостиницы? — спрашиваю я.
У сатира вырывается хриплый смешок, а Гриф хлопает себя по поясу и произносит:
— И под каждым ей кустом был готов и стол, и дом. — Поправив сползший шарф, он поясняет: — Все, что нужно, у меня с собой.
«Все, что нужно» оказывается сильным преувеличением. Об этом я узнаю часа через три или четыре, когда ноги окончательно отказываются хоть на миллиметр отрываться от земли. Колени стучат друг о друга. Икры тяжелеют. А ступни… о них даже думать больно.
Сатир пропадает в тумане и через несколько секунд приволакивает корявое бревно. Усаживает меня на него. В ляжки и ягодицы впиваются острые сучки, но это лучше, чем упасть лицом в грязь от усталости. А я очень, очень близка к этому.
Сижу. Смотрю, как изо рта вылетает пар и смешивается со смогом. Ни мыслей, ни чувств — одно бессилие.
Гриф протягивает флягу и говорит:
— Два глотка, не больше. Воду надо беречь.
Потом он достает из сумки скомканный кусок целлофана и тоже дает мне.
— Обернись пленкой и ложись спать. Это поможет сохранить тепло и не промокнуть. А мы пока попробуем развести костер.
— Ты серьезно? — на всякий случай уточняю я.
Трефовый король по-своему трактует мое удивление:
— Ну да, дрова сырые, но может получиться. У меня есть немного жидкости для розжига.
— Нет. Я про пленку, — поясняю я. — Мне придется лечь на землю? То есть прямо сюда? А вместо одеяла использовать, эм-м, пакет?
Я вовсе не «принцесска», что бы там ни говорил сатир, но не могу представить, как спать в таких условиях. Была б хоть картонка, чтобы подложить под спину, и какое-никакое покрывало. Эх, надо было все-таки захватить из «Головореза» пару вещичек. В общем-то, если подумать, в номерах было почти уютно. Все, как говорится, познается в сравнении.
— Не вместо одеяла, а вместо спального мешка. И нужно не накрыться, а именно обернуться. Иначе промокнешь. — Гриф, растолковав такие «очевидные» вещи, исчезает в непроглядной пелене. Оттуда продолжает доноситься его голос: — Только попробуй что-нибудь выкинуть. Недосчитаешься пары конечностей. — Подозреваю, что эти слова адресованы все-таки не мне, а сатиру.
Развернув пленку, я кое-как заматываюсь в нее и ложусь на землю. Чувствую себя нелепой гусеницей, а главное, мне все равно холодно и сыро. Целлофан прилегает к лицу и скоро становится противно-влажным из-за дыхания.
Слева и справа хлюпают шаги — то приближаются, то удаляются. Страшно: вдруг там, в тумане, бродят не только сатир и король. Лимо остался без щупалец, но он жив и может вернуться. Раненый хищник, говорят, во сто крат опаснее, чем здоровый.
Я моргаю и, видимо, отключаюсь на время. Когда снова открываю глаза, смог окрашен в оранжевый цвет. Совсем рядом потрескивают горящие дрова. Тихий голос увещевает: «Никого не впускай в свои сны, малыш!» А другой добавляет: «Ничего, отпугнем». Мне тепло. Наконец-то тепло. Не вдумываясь в смысл слов, я опять погружаюсь в дрему.
Собака. Большая мохнатая собака. Она лижет мне лицо.
Ой, как щекотно и мокро!
— Прекрати, — хриплю я и просыпаюсь.
Под пленкой нестерпимо душно. Я сажусь, стягиваю с головы целлофановый кокон и жадно вдыхаю. Туман развеялся, и воздух теперь по вкусу похож на холодное молоко. В бесцветном небе блестит солнце, крохотное, не больше булавочной головки. Надо же, я проспала всю ночь.
Рядом чернеет кострище, и я замечаю в нем обугленную корягу, на которой сидела вчера. Вдалеке виднеются гряды, поросшие безжизненными кустарниками. А вокруг расстилается и блестит несохнущей грязью равнина.
И только потом я вижу, что прямо передо мной лежит окровавленный тесак.
Глава 14. Поговорить по душам с тем, у кого нет души
Я смотрю на лезвие, покрытое бурыми разводами. Внутри вспыхивает и стремительно разгорается паника. Страх для нее как сухие дрова, а у меня его столько, что хватит на троих. Я боюсь за сатира. Боюсь за Грифа. Боюсь за себя. Боюсь, что ночью на наш лагерь напал Лимо или другая нечисть. Боюсь остаться одна в Терновнике. Боюсь не вернуться домой.
Я начинаю задыхаться. Ловлю молочный воздух ртом, но он стекает по губам и не попадает в легкие.
— Как спалось, малыш? — раздается за спиной.
Я резко оборачиваюсь, забыв, что по грудь замотана в целлофан, и валюсь на землю. Шмяк! Грязевые брызги летят во все стороны, и сатир прикрывает лицо руками. Запястья у него связаны веревкой, щиколотки тоже. Паника, поутихшая от знакомого голоса, вновь набирает силу. Значит, на нас все же напали. Сатира связали, меня почему-то не тронули, а Грифа… Куда делся трефовый король? У прогоревшего костра, кроме нас с сатиром, никого.
Я лихорадочно выпутываюсь из пакета и бросаюсь к тесаку. Обеими руками вцепляюсь в рукоять, выставляю вперед лезвие и кручусь вокруг своей оси, боясь, что откуда ни возьмись выскочит враг. От топтания по кругу мир начинает тошнотворно вертеться перед глазами.
— Ты чего делаешь? — Сатир с веселым интересом наблюдает за мной, будто мы играем в «Крокодила». — Конечно, было бы недурственно прирезать трефового выскочку, но без него мы вряд ли выберемся отсюда. По крайней мере, не так быстро, как нужно.
— Где Гриф? — спрашиваю я. — Кто тебя связал?
— Да он и связал, — поясняет сатир. — Подстраховался, паршивец. Мы дежурили по очереди. Вначале он, теперь я. Король пошел дрыхнуть в перелесок. — Он указывает головой назад: там торчат редкие деревца. — А я остался тут. Сидел, смотрел, как ты спишь. В смысле, смотрел, чтобы никакая тварь к тебе не присосалась. Кстати, тут водятся огромные сколопендры, и одна пробегала по тебе ночью. Прямо по лицу.
