Во всяком случае, до Дьюи. Когда он появился, я смогла рассказывать Джоди кое-что из того, что она хотела услышать. Я рассказывала ей, что он делает, кто приходит повидаться с ним, с кем он играет, что местная газета или радио сообщали о нем. Мои коллеги по очереди приходили кормить Дьюи в воскресенье. Хотя я никогда не могла вытащить Джоди из постели ради этих воскресных визитов, мы часто заглядывали в библиотеку в воскресенье вечером, когда возвращались после обеда у мамы и папы.
Вы не можете себе представить, в какой восторг приходил Дьюи, когда Джоди показывалась в дверях библиотеки. Он прыгал и кувыркался. Он буквально взлетал на книжные полки, чтобы произвести на нее впечатление. Пока я уединялась в задней комнате, чтобы почистить его поддон и наполнить едой кормушку, Дьюи и Джоди играли. Она была не просто человеком, который проводил с ним время. Дьюи буквально сходил с ума от Джоди.
Я рассказывала, что Дьюи никогда ни за кем не бегал, таков стиль его поведения — сохранять дистанцию, по крайней мере какое-то время. Но это не имело отношения к Джоди. Дьюи бегал за ней, как собачка. Она была единственным человеком в мире, любви которого он хотел добиться. Даже когда Джоди заходила в библиотеку позаниматься, Дьюи со всех ног мчался к ней. Его не волновало, кто на него смотрит, рядом с этой девочкой он терял всякую гордость. Стоило ей присесть, как Дьюи оказывался у нее на коленях.
По выходным и праздникам, когда библиотека несколько дней бывала закрыта, я брала Дьюи домой. Ему не нравилось ездить в машине — ему всегда казалось, что мы едем к доктору Эстерли, так что первые пару минут он проводил на полу у заднего сиденья, — но, как только чувствовал, что мы поворачиваем с Гранд-авеню на Одиннадцатую улицу, он вскакивал и смотрел в окно. Стоило мне открыть двери, как он пулей влетал в мой дом, чтобы обстоятельно все обнюхать. Затем бежал в подвальный этаж. Он жил в одномерном мире библиотеки, так что не мог нарадоваться лестницам.
Выразив свое восхищение лестницами, Дьюи часто усаживался рядом со мной на диване. Хотя столь же часто он залезал на спинку дивана и смотрел в окно. Он ждал Джоди. Когда она приходила, Дьюи сразу же соскакивал и бежал к дверям. Стоило ей открыть двери, Дьюи превращался в настоящую липучку. Он не отходил от Джоди. Едва не спотыкаясь, путался у нее в ногах — так он был рад. Когда Джоди принимала душ, он сидел в ванной, глядя на занавеску. Если она прикрывала двери, он ждал снаружи. Когда душ смолкал, но она выходила недостаточно быстро, он буквально рыдал. Как только она садилась, он оказывался у нее на коленях. Не имело значения, была ли она за обеденным столом или в туалете. Он вспрыгивал на нее, тыкался ей в живот и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.
В комнате Джоди был невообразимый беспорядок. Что же касается ее внешности, девочка была просто безупречна. Ни одного волоска, выбившегося из прически, нигде ни пятнышка. Представьте себе: она гладила свои носки. Так кто мог поверить, что ее комната походила на лежбище троллей. Только подросток может жить в комнате, где не видно пола или невозможно закрыть дверь туалета, где пыльные пластинки или стаканы неделями погребены под грудами грязной одежды. Я отказывалась и приводить ее в порядок, и ворчать на нее из-за этого. Типичные отношения матери с дочерью. Легко говорить об этом, когда все позади, но не тогда, когда ты живешь с этим.
Но для Дьюи все было легче легкого. Замусоренная комната? Ворчливая мама? Чего ради ему волноваться? «Там внутри находится Джоди, — говорил он мне, бросая последний взгляд перед тем, как вечером исчезнуть за ее дверью. — Какое значение имеет все остальное?»
Порой перед тем, как удалиться к себе, Джоди звала меня в свою комнату. Заходя, я видела Дьюи, сторожащего подушку Джоди, как горшок с золотом. Я смотрела на него несколько секунд, а потом мы обе разражались смехом. Среди своих друзей Джоди дурачилась и веселилась, но все годы учения в старших классах была очень серьезна со мной. Дьюи оказывался единственным существом, который делал наши отношения легкомысленными и веселыми. Когда Дьюи был рядом, мы вместе смеялись, почти как в детские годы Джоди.
Мы с Джоди были не единственными, кому Дьюи помогал. Средняя школа Спенсера располагалась через дорогу от библиотеки, и примерно пятьдесят учеников регулярно оставались у нас после школы. В те дни, когда они ураганом врывались к нам, Дьюи избегал их, особенно самых шумных, но обычно смешивался с ними. У него было много друзей среди учеников — и мальчиков, и девочек. Они ласкали его и играли с ним, например высыпая карандаши на стол и глядя, как он изумляется, когда они исчезают. Одна девочка высовывала ручку из рукава рубашки. Дьюи залез туда и, решив, что ему нравится это теплое и темное место, задремал.
Большинство ребят оставалось и после пяти, когда их родители возвращались с работы. Некоторые задерживались у нас и до восьми. Спенсеру были не чужды общие проблемы — алкоголизм, пренебрежение своими обязанностями, грубость, — но наши постоянные посетители были детьми «синеворотничковых» родителей. Те любили своих детей, но им приходилось работать сверхурочно, чтобы сводить концы с концами.
Эти родители, которые заскакивали к нам буквально на минутку, редко находили время приласкать Дьюи. Они работали дни напролет, и, прежде чем идти спать, им еще надо было приготовить еду и прибрать в доме. Но их дети часами возились с Дьюи; он веселил их и дарил любовью. Я никогда не представляла, как много это значит и как глубоки эти узы, пока не увидела, как мать одного из наших мальчишек, нагнувшись, шепнула: «Спасибо тебе, Дьюи» — и нежно погладила его по голове.
Я догадалась, она благодарит его за то, что он проводит время с ее сыном, которое в противном случае могло быть для него одиноким и тоскливым времяпровождением.
Встав, она обняла сына. И когда они выходили из дверей, я услышала, как она спросила сына: «Как сегодня Дьюи?» И внезапно четко поняла, что она чувствовала. Дьюи помогал пережить тяжелые времена, он символизировал ее путь обратно, к тому, что она оставила за собой. Я никогда не считала этого мальчика близким приятелем Дьюи — он проводил большую часть времени дурачась с друзьями или занимаясь компьютерными играми, — но Дьюи явно оказывал влияние на его жизнь и за стенами библиотеки. И на жизнь не только этого мальчика. Чем больше я смотрела, тем яснее убеждалась, что огонек, который согрел мои отношения с Джоди, теплился и в других семьях. Как и я, родители по всему Спенсеру проводили свой час в день, разговаривая со своими подростками о Дьюи.
Мои коллеги ничего не понимали. Они постоянно видели Джоди и Дьюи вместе и думали, что я обижена более крепкой привязанностью к кому-то, а не ко мне. Когда Джоди уходила, кто-то говорил: «Голос у нее точно как у тебя. Поэтому он так любит ее».
Но я совершенно не ревновала. У нас с Дьюи были сложные взаимоотношения, которые в дополнение ко всему приятному включали купание, расчесывание, визиты к ветеринару и другие малорадостные испытания. А вот отношения Дьюи с Джоди были чистыми и ничем не омраченными. Они весело и хорошо проводили время. Я видела, что Дьюи понимает, насколько Джоди важна для меня, поэтому она была важна и для него. Я могла даже предположить, что Дьюи понимает важность тех минут, которые мы проводили втроем, сознавал, как мне не хватает возможности посмеяться вместе с дочерью, и был счастлив заполнять тот провал, который разделял нас, и служить мостиком между нами.
