Мать и отец убеждали меня пройти это испытание.
— Ты должна это сделать, — говорили они. — На кону стоит твоя жизнь.
Я говорила с подругами, которые помогали мне, когда мой брак подходил к концу. У меня было много проблем, но в первый раз они не стали меня отговаривать. Позже они признались, что просто не могли. Рак груди мог поразить и костную ткань.
Мне было необходимо хирургическое вмешательство. Я это знала. Если я на него не пойду, то это лишь вопрос времени, когда я услышу слово рак. Но я была одинокой женщиной. Я достаточно регулярно встречалась с мужчинами, хотя без особых успехов. Мы с подругой Бонни все еще посмеивались над Ковбоем, которого я встретила на танцах в Окободжи. Из Сиукс-Сити он взял меня в одно из тех сельских местечек, где пол был посыпан опилками. Чем там кормили, рассказать не могу, потому что завязалась драка, кто-то вытащил нож, и я провела двадцать минут, спрятавшись в женском туалете. Ковбой великодушно отвез меня к себе домой и показал мне — я не выдумываю, — как варить бобы. Обратно он повез меня через скотный двор, посчитав это очень романтичным.
Тем не менее, несмотря на осечки, я все еще надеялась найти порядочного человека. И мне не хотелось, чтобы эта надежда умерла. Но кто полюбит меня, у которой не будет грудей? Я потеряю женственность, потеряю себя как женщину. Мои родители этого не понимали; мои подруги были слишком испуганы, чтобы помогать. Что мне оставалось делать?
Как-то утром в дверь моего кабинета кто-то постучал. Это была женщина, с которой я никогда раньше не встречалась. Она вошла, закрыла дверь и сказала: «Вы не знаете меня, но я пациентка доктора Коллеграфа. Он послал меня увидеться с вами. Пять лет назад я перенесла двойную мастектомию».
Мы разговаривали два часа. Я не помню, как ее звали, и с тех пор мы не виделись (она была не из Спенсера), но я помню каждое ее слово. Мы говорили обо всем — о болях, о самой процедуре, о выздоровлении, но главным образом об эмоциях. Продолжает ли она чувствовать себя женщиной? Такой, как раньше? Что она видит, когда смотрит в зеркало?
Когда она ушла, я не только знала правильное решение, но и была готова к нему.
Двойная ампутация груди — это многосложный процесс. Первым делом у меня сняли груди. Затем поставили временный имплантат — экспандер. Под руками у меня были прорези, точнее, трубки, которые тянулись из тела, и каждые две недели я получала инъекцию солевого раствора, чтобы сохранить размер грудной клетки и натягивать кожу. К сожалению, во время первой недели моего выздоровления разнеслись новости об опасности силиконовых имплантатов, и на новые имплантаты был наложен временный запрет. Кончилось тем, что я носила временные экспандеры восемь месяцев вместо четырех. Под мышками у меня было столько шрамов, что стоило измениться давлению, как меня простреливало болью в боку. Джой, видя, как я мрачнела, спрашивала:
— Вики, что, пойдет дождь?
— Да, — говорила я, — но минут через тридцать.
По уровню болевых ощущений я могла предсказывать дождь с точностью до десяти минут. Как только начинало ныть, дождь был тут как тут. Мы с Джой смеялись, потому что я всегда оказывалась права, но на самом деле мне хотелось поплакать.
О моих болях никто не знал: ни мои родители, ни подруги, ни коллеги. Проникнув внутрь тела, доктор выскреб его до последней унции плоти. Ощущение этой внутренней пустоты вместе с печалью никогда не покидало меня, ни на минуту, но порой приступ боли внезапно охватывал меня с такой силой, что я могла упасть на пол. Большую часть года мне приходилось то покидать библиотеку, то снова возвращаться в нее. Нередко я справлялась с болью, сидя за своим письменным столом и понимая, что мне не стоит быть здесь. С Кей во главе библиотека могла существовать и без меня, но я сомневалась, проживу ли без нее. Привычный порядок дел. Общение. Чувство законченного дела. И главное — Дьюи.
Когда бы в прошлом я ни нуждалась в нем, Дьюи всегда оказывался рядом. Он сидел на моем компьютере, когда я думала, что жизненные трудности покончат со мной, и усаживался рядом со мной на диване в ожидании Джоди, чтобы провести время с нами. Теперь вместо того, чтобы сидеть рядом со мной, он, цепляясь лапами, перебирался ко мне на колени. Он перестал прогуливаться рядом и стал настойчиво взбираться ко мне на руки. Это могло показаться мелочью, но только не для меня, потому что, понимаете, мне некого было гладить. Между мной и остальным миром была определенная дистанция, и не было никого, кто мог бы обнять меня и сказать, что все наладится. И дело было не просто в операции. Два года, пока я мучительно принимала решение, скорбела о своих потерях и переносила физическую боль, Дьюи каждый день прикасался ко мне. Он сидел у меня на коленях. Он лежал, свернувшись, у меня на руках. И когда все наконец кончилось, когда я вернулась к тому, что можно назвать нормальным существованием, он вернулся к своей привычке сидеть рядом со мной. Никто не мог понять, через что мне пришлось пройти за эти два года. Никто, кроме Дьюи. Кажется, он понимал, что любовь вечна, но, когда в самом деле нужно, она может подниматься до самого высокого уровня.
Каждое утро, начиная со своей первой недели в библиотеке, Дьюи ждал меня у входа. Он глядел, как я подходила, и, когда я открывала дверь, поворачивался и бежал к своей мисочке с кормом. Затем в один из самых худших дней этих ужасных двух лет утром, встречая меня, он заколебался. Да, именно так. Остановившись, я посмотрела на него. Он тоже остановился и уставился на меня и снова стал топтаться на месте.
Так же прошло и следующее утро. И еще следующее. И еще одно, пока, наконец, я не поняла, что таков наш новый порядок вещей. Весь остаток своей жизни, как только Дьюи видел мою машину, заруливающую на стоянку, он начинал скрести дверь правой лапой и продолжал делать это, пока я переходила улицу и приближалась к дверям. Он не мяукал и не расхаживал с места на место. Он сидел очень спокойно и кивал мне, словно приветствуя и в то же время напоминая о своем существовании. Словно я могла забыть. Каждое утро Дьюи встречал меня, и рядом с ним я чувствовала себя все лучше, — это касалось и работы, и жизни, да и самой себя. Если Дьюи крутился вокруг, все было хорошо.
— Доброе утро, Дьюи, — говорила я.
Сердце у меня пело, и библиотека начинала кипеть жизнью, даже в самые темные и холодные утра. Глядя на него, я улыбалась. Он терся о мои щиколотки. Мой приятель. Мой мальчик. Затем я брала его на руки и несла к его подносику. Как я могла отказать ему в этом?
Глава 20
Новые друзья Дьюи
Днем 7 июня 1999 года у меня раздался телефонный звонок от поклонников Дьюи.
— Вики, включи, пожалуйста, радио. Ты не поверишь своим ушам…
Я включила и услышала:
«А теперь вы узнаете… окончание этой истории».
Любой слушатель знает эти слова. «Окончание истории» Пола Харви было одной из самых популярных программ в истории радио. Каждая передача, излагавшая историю из жизни хорошо известного лица, не рассказывала, кто он такой. Загвоздка была в том, что вы не знали, о ком говорит Пол Харви, пока он не произносил свои знаменитые слова.
