– А это записи доктора наук, – усмехается он. – Неужели вы думаете, что разработка умнейшего ученого этого десятилетия будет доступна…
Декан замирает над очередной страницей и изучает ее на просвет, хмурясь.
– Что? – Рейв вскакивает с места и огибает стол декана, чтобы тоже посмотреть на записи.
– Как интересно…
– Что?
– Тут по‐пинорски. Что‐то вроде «Бессмыслица! Всюду ложь! Лекарство им не нужно. Все начинаем сначала!», и это последняя страница, как вы видите. Все это чепуха и потраченное время! Утиль! – читает декан. – Больше записей нет.
– А формула? – Блауэр разворачивает свиток, глядя в него так, будто может хоть что‐то в нем прочесть.
– Ну, во‐первых, я не компетентен это изучить, а во‐вторых, смотрите, тут тоже печать «Утиль». Это относится к той самой работе, которую доктор считает бесполезной. Все это… просто мусор.
Рейв разочарованно смотрит на записи, потом на Якоба.
– Быть может, нам что‐то пояснит твой отец? Он же работал с Блэком.
Якоб пожимает плечами и неуверенно смотрит на Листана, потом на декана:
– Он не может об этом говорить, потеряет должность. Открытие доктора… строго засекречено. Лабораторию прямо сейчас уничтожают. Он написал мне, что нужно быть крайне осторожным, в центре все очень напуганы. То, что папа вынес записи, стоило ему огромных рисков…
– Кто еще с ними работал?
Рейв в шаге от того, чтобы начать метаться по кабинету. С записями Блэка было связано очень много надежд. Обещая Бэли Теран лекарство, он был уверен, что легко воссоздаст противоядие! Если Масон его сделал, значит, нужен только рецепт. Рейв мысленно сварил пару порций, отдал Бэли, но, кажется, это был тупик. Увидев, как выглядит формула, он также понял, что никакого образования не хватит, чтобы воссоздать что‐то, что придумал доктор Масон. Ситуация стала максимально отчаянной. Рейв был готов выкачать из себя кровь, если это поможет узнать рецепт спасительного зелья.
– Блан, – крякает Листан, кривовато усмехаясь. – Разве братец Шеннен прошлым летом не хвалился, что будет проходить стажировку в лабораториях научного центра Бовале?
Парни молчат пару секунд, Эмен Гаджи не торопится вмешиваться.
– Зря ты порвал так быстро с малышкой Шен, – смеется Листан.
– Должен быть кто‐то еще, – рычит Рейв, понимая, что обращаться к Бланам – совершенно не вариант.
– Быть может, письма к Брайт будут полезны? Поговори с ней, она наверняка всё уже прочитала? – предлагает Блауэр.
– Вот что. – Декан хлопает в ладоши. – Я вызову мистера Блана, если вам это поможет. Завтра в обед состоится небольшая встреча с успешными выпускниками для ежегодной статьи о заслугах Академии. Блан не особенно подходит, но почему бы не потешить человеку самолюбие, кажется, он был толковым студентом. До завтра изучайте все что есть, если что – приходите. Нет – так поговорите с Бланом в обед, только, зная его характер… вам нужно заранее придумать, с какой стороны зайти.
Рейв кивает и мысленно ставит на плане крест.
Глава сорок четвертая
Вера
ВЕРА
Убеждение, уверенность в ком‐либо.
Очередной приступ застилает глаза розовым туманом, и Брайт сама знает, что должна немедленно умыться, а потом лечь под одеяло. Это стало универсальным средством и повторяется раз за разом, по кругу. Сон – пробуждение – истерика – вода – сон.
Она спрыгивает с кровати, нашаривает медный таз, в котором плавают льдинки, опускает в него руки по локоть, а потом трет ледяными мокрыми ладонями лицо, растирает пальцами веки. Вода впитывается в кожу мгновенно, воздух легче проникает в легкие, в голове становится яснее, а мысли позитивнее.
Все началось с того, что, проснувшись, Брайт обнаружила на прикроватном столике сверток, лаконично подписанный: «От твоего отца. С уважением, Якоб». Перед глазами стала рябить картинка, подступила тошнота, накатили удушливые слезы. Всё. Конец.
Брайт долго смотрит на коричневую оберточную бумагу и накручивает на палец кончик бечевки. Она может предположить, что найдет внутри, но совсем не хочет смириться, что это будет последнее, что она узнает об отце. До этого момента отца не существовало, как и его смерти. Получалось прятать его так далеко, что даже почти не болело. Если об этом не думать, он, может быть, останется жив?
Не останется. Не остался.
– Папа, – шепчет Брайт, разбирая письма, раскладывая их поверх одеяла. Это настоящая мозаика из слов, десятки конвертов, так и не нашедших своего адресата. Теперь короткие записки «Я в порядке», которые доктор слал дочери, обретают новый смысл. Брайт думала, что папа ушел в себя и работу. Не писал писем, не находил времени – это нормально. Никогда Блэк Масон не был любителем болтать. Брайт тоже о нем забыла. Блэк всегда много работал. Всегда был предоставлен сам себе, а она ждала; кто же знал, что в этот раз все будет иначе? Теперь ее накрыло сразу два чувства: невозможное счастье от того, что держит в руках конверты, подписанные его почерком, и жгучий стыд. Она отцу не писала. А теперь и некому.
Ей казалось, что все-все она расскажет ему позже. Ну сколько они не виделись? Месяц едва закончился… не так много. Но он скучал настолько, что исписал десяток страниц с двух сторон.
Брайт всхлипывает, чувствуя подступающую к вискам пульсацию головной боли.
«Не могу посылать тебе это. Личная переписка под запретом, только короткие записки. Они боятся, что я использую шифр. Что ж, буду писать “в стол”, а потом ты прочитаешь эти письма, сидя в нашей библиотеке в Дорне».
Так начинается первое письмо, а дальше очень много нежных слов о том, как однажды все будет хорошо.
«Да, думаю, мы можем поехать в Дорн, когда все закончится!
Будем гулять по лесу, поить твоего дядю горьким кофе, чтобы погода всегда была хорошей. А то в последнее время там постоянно холода. Он, кстати, уверен, что мы в Аркаиме, писал мне туда, что хочет встретиться в начале октября, – быть может, хочет помириться? Мне передали его письма, но ответить не дали. Видимо, траминерцы хорошенько защитили себя, раз новость о похищении не дошла до нашей семьи.
Непривычно засыпать, не зная, что с тобой. Я параноик. Ты всегда так обо мне говорила. Ну, что поделать, в нашей семье самые чувствительные отцы, тебе ли не знать. Вспомни: стоит тебе поранить палец, и у меня уже руки трясутся. Твой дед был таким же!
Я всегда так тебя берег, а тут просто
Прости меня, если сможешь».
Все письма обрываются вот так нелепо и странно. Отец много вспоминает прошлое, обрывок за обрывком Брайт погружается в те дни, когда все было иначе, и никак не может смириться со своей потерей. Не может принять, что не ответила на все эти письма.
